Расширенная Вселенная

– Все сказал?

– Да, сэр.

– Очень хорошо. А теперь послушай меня. Мы с Сэмом и мистером Харкнессом посовещались… Мистер Харкнесс проведет тебе курс молодого бойца, а мы с Сэмом подхватим, когда вернешься. Через две недели готовься предстать перед судом чести[52]. Согласен? – добавил скаут-мастер.

Брюс сглотнул комок и выпалил:

– Так точно, сэр!

Ящик Пандоры

Когда этот ящик открыт, закрыть его уже нельзя. Но вслед за роем бесчисленных Несчастий из него вылетает и Надежда.

Научная фантастика – не пророчество. Она часто производит такое впечатление, когда ее читаешь; и действительно – те, кто подвизается в этом двусмысленном жанре (каламбур сознательный, но повторять его не буду), обычно прилагают максимум усилий к тому, чтобы их истории выглядели как реальные картины будущего. Пророчествами.

Пророчествами занимаются метеорологи, игроки на бегах, консультанты на фондовой бирже и гадалки, читающие будущее по вашей ладони или проникающие взглядом в магический кристалл. Каждый из них предсказывает будущее – иногда точно, иногда путаным, туманным и напыщенным языком, а иногда просто заявляя о некой статистической вероятности. Но всегда на полном серьезе произносится, что с определенной области будущего сдернут покров тайны.

Авторы научной фантастики этим не занимаются. Научная фантастика почти всегда расположена в будущем – или по меньшей мере в вероятном, воображаемом будущем – и почти неизменно глубоко озабочена обликом этого будущего. Но ее метод отнюдь не предсказание; это обычно экстраполяция и/или спекуляция. И в самом деле, от автора вовсе не требуется (и он обычно так и поступает), чтобы воображаемое «будущее», о котором он решил написать, состояло целиком из событий, которые почти наверняка осуществятся; его цель может не иметь ничего общего с вероятностью осуществления событий, запечатленных им на бумаге.

«Экстраполяция» для писателя означает почти то же самое, что и для математика, – изучение тенденции, то есть продолжение математической кривой, пути или тенденции в будущее. Это означает, что мы продолжаем текущее направление и сохраняем тот вид кривой, который она имела в прошлом. Например, если прежде тенденция имела вид синусоиды, то и в дальнейшем ее изображают синусоидой, а не гиперболой, не спиралью и уж совершенно точно не касательной прямой линией.

«Спекуляция», то бишь предположение, дает автору, по сравнению с экстраполяцией, гораздо больший простор. Она начинается с вопроса: «Что, если?..» – и новый фактор, запущенный в систему при помощи этого вопроса, может одновременно оказаться как совершенно невероятным, так и настолько революционным, что запросто превратит прежнюю синусоиду (или любую другую тенденцию) в нечто неузнаваемо другое. Что, если маленькие зеленые человечки приземлятся на лужайке перед Белым домом и пригласят нас вступить в Галактический союз? Или же это будут большие зеленые человеки, которые нас поработят и станут пожирать? Что, если мы решим проблему бессмертия? Если Нью-Йорк действительно останется без воды? Да не так, как при нынешней умеренной нехватке питьевой воды, с которой справляются столь же умеренными контрмерами, – можете ли вы себе представить, как линчуют человека, зря потратившего кубик льда? Проживая, как сейчас, в штате Колорадо – 1965-й, где имеется только два вида воды, слишком мало и слишком много, мы как раз отметили окончание семилетней засухи дождиком, налившим за два часа семь дюймов воды, и каждое из этих двух природных явлений не менее ужасно, чем другое, – я испытываю ужас, смешанный с восхищением, читая «Мир Дюны» Фрэнка Херберта, «День, когда высох Нью-Йорк» Чарльза Эйнштейна и истории о наводнениях, подобных библейскому, вроде «Потопа» С. Фоулера Райта.

В большинстве научно-фантастических произведений используется и экстраполяция, и спекуляция. Возьмем, к примеру, мой рассказ «Взрыв всегда возможен». Он был написан в 1939 году, в минимальной степени дополнен для книжной публикации сразу после Второй мировой войны вставкой слов вроде «Манхэттенский проект» и «Хиросима», но не переписан и входит в группу рассказов, опубликованных под претенциозным общим названием «История будущего» (!) (это название придумал редактор, не я!), – что, безусловно, звучит как пророчество.

Я отвергаю любые обвинения в пророчестве; рассказ был написан с единственной целью – заработать деньги для выплат за дом – и с единственным намерением – развлечь читателя. Как пророчество этот рассказ не стоит и ломаного гроша – любой бойскаут-новичок может раскритиковать его в пух и прах, – но, по моему мнению, он еще сохраняет развлекательность как рассказ, иначе я не включил бы его в книгу – ведь я должен поддерживать свою деловую репутацию и хочу продолжать зарабатывать деньги. Кстати, я ничуть не стыжусь последнего. Очень небольшая часть нашего великого литературного наследия появилась на свет исключительно благодаря желанию «творить искусство»; большая же часть написанного, как великого, так и серенького, имеет первопричиной потребность в деньгах в сочетании с отвращением к тяжелому «честному труду» или неспособностью им заниматься. Писательство зачастую предлагает законный и относительно честный способ решения такой дилеммы.

Писатель-фантаст может иметь, и часто имеет, другие побуждения, кроме стремления заработать. Он может желать творить «искусство ради искусства», пытаться предостеречь мир от курса, который считает опасным («1984» Оруэлла, «О дивный новый мир» Хаксли; но прошу отметить, что оба произведения весьма развлекательны и каждое принесло автору немало денег), может страстно хотеть направить человечество на тот путь, который полагает для него желанным («Глядя назад»[53] Беллами, «Люди как боги» Уэллса), может желать поучать, развлекать или даже поражать блеском своего ума. Но писатель-фантаст – и вообще любой писатель – никогда не должен забывать о том, что в первую очередь он обязан читателя развлекать… или же снова окажется бродягой со старой котомкой за плечами.

Если он в этом преуспеет, его рассказы наверняка останутся захватывающе развлекательными еще долгие годы после того, как окажутся ложными «пророчествами».

Герберта Уэллса, вероятно, можно назвать величайшим фантастом всех времен, а его величайшие научно-фантастические произведения были написаны примерно шестьдесят лет назад (то есть около 1895 года)… буквально из-под палки. Прикованный к постели чахоткой, не в состоянии удержаться на какой-либо работе, без гроша в кармане и обязанный платить алименты, он был просто обязан как-то зарабатывать деньги, и из всех доступных ему работ писательство было самой тяжелой. Он ясно сознавал (смотри его автобиографию), что должен развлекать читателя, чтобы остаться в живых, и результатом стал целый поток великолепных спекулятивных произведений о будущем – лучше их, пожалуй, ничего и не написано. Как пророчества все они безнадежно устарели… ну и что с того? Они захватывают современного читателя ничуть не меньше, чем в «блистающие девяностые» или «лиловое десятилетие»[54].

Попробуйте раздобыть его роман «Когда спящий проснется». Там описана очень оригинальная техника – и она ни к черту не годится. Будущее великолепно – но так и не наступило. И все это совершенно не портит самого романа; это великолепное повествование о любви, самопожертвовании и леденящих кровь приключениях, базирующееся на основе масштабных предположений о природе человека и его судьбе. Впервые я прочитал его в 1923 году и перечитывал с тех пор десяток раз… и продолжаю перечитывать до сих пор всякий раз, когда ощущаю неуверенность в своих способностях справиться с малопривлекательным процессом написания прозы ради развлечения совершенно незнакомых мне людей, – и всякий раз при чтении романа Уэллса меня заново охватывает восхищение.

Моя повесть «Никудышное решение», опубликованная в этой книге, сознательно написана «под Уэллса». Нет-нет, я вовсе не утверждаю, что по качеству она достойна Уэллса, – о качестве судить вам, а не мне. Но написана она по методу, предложенному Уэллсом для подобных спекулятивных историй: примите одно, только одно базовое новое предположение, а потом изучите все вытекающие из него последствия – но выразите эти последствия с точки зрения людей. В качестве предположения я выбрал Абсолютное Оружие и поразмыслил о том, какие изменения оно вызовет в судьбе человечества. Правда, «история», описанная в повести, просто-напросто не воплотилась в реальность.

Однако проблемы, которые обсуждаются в ней, свежи и сейчас, спорные вопросы столь же остры, потому что печальным фактом остается и то, что мы не отыскали даже «никудышного» решения проблемы Абсолютного Оружия; у нас нет никакого решения.