Ему вдруг на секунду показалось, будто он идёт по белому песку в сторону моря, а на берегу стоит чёрный кожаный диван и на нём сидят трое в чёрных капюшонах и зеркальных масках.
– Это четвёртый, – сказал один из них.
Он зажмурился, мотнул головой, и видение расплылось в воздухе, как пару часов назад растворилось наваждение с рекой, лесом и его командой, да, вот этой командой, которая сейчас сидит на диване перед экраном.
И он вдруг понял, что у него в руке.
Он посмотрел на серебристую звезду, и внутри заговорил неземной бессловесный голос – может быть, точно так же море говорило с «Авророй», – что всё это теперь навсегда с ним и что он теперь навсегда часть этого моря.
Что эта звезда – он сам.
Что это огонь, падающий с неба.
Что это они все – и он, и его звезда, и «Аврора», и корабль, и даже его мёртвая команда, и само это море, которое на самом деле осталось с ним, – огонь, падающий с неба.
Он понял, что море не отпустило его и не отпустит больше никогда.
Нойгард, Гинзберг и Крамаренко сидели на диване и бессмысленно смотрели на Лазарева, будто чего-то ждали. Он сел рядом с ними.
– «Аврора», покажи нам море, – сказал он.
И на огромном экране появилось море.
Чёрное море возле мыса Фиолент в Крыму.
Огромное, синее, шумящее волнами, сверкающее всплесками белой пены под ослепительно-синим небом.
Он посмотрел на тех троих, что сидели рядом. На их лицах отражалось синее сияние, и они глядели на море завороженно, не отрывая глаз, точь-в-точь как живые. Только они были ненастоящими, и море было ненастоящим, но оно так бурлило и пенилось, так шумело прибоем, ширилось дрожащим синим полотном на горизонте.
Лазарев крепко сжал звезду в руке, подмигнул остальным и сказал:
– Всё будет хорошо. Теперь всё станет лучше.
Введенский потрогал рукой море. Оно казалось ледяным. Ему вдруг стало невыносимо холодно.
Крамер склонился над ним, тяжело вздохнул и погладил по взмокшим волосам. Улыбнулся, прищурился и сказал:
– Всё будет хорошо. Теперь всё станет лучше.