Пассажиры

– Я знаю, что поступал дурно, – смиренно вещал он. – Доктор Хьюитт помог мне понять, почему я делал то, что делал… как я делал другим то, что случилось со мной, когда я был еще ребенком, тем самым продолжая цепочку. Жизнью клянусь, что я уже не такой.

Когда же он принялся растолковывать, как изменился и теперь располагает средствами контроля своих будущих порывов, Софии отчаянно хотелось ему верить. Ей недоставало его запаха при пробуждении по утрам, ощущения легкого прикосновения его пальцев, пробегавших по ее телу, и эха смеха в коридорах их дома. Год без смеха казался дольше века.

София осталась глуха к внутреннему голосу и повиновалась сердцу. Отказалась от противозачаточных, убедив себя, что с приближением ее сорокалетия собственное дитя может поспособствовать исцелению ее любимого. В полетевшие следом недели их отношения становились крепче и крепче, и она еще никогда не чувствовала себя столь любимой.

И лишь случайно, открыв двери летнего садового домика, чтобы проветрить, обнаружила, что Патрик хранит свежие номера своих журналов внутри пыльной оттоманки. Это ее как громом поразило. Но вместо того, чтобы расклеиться вдрызг, София закрыла крышку и пошла прочь. Даже изыскала способ оправдать свое поведение – дескать, если он получает сексуальное удовлетворение от фотографий в журнальчиках, то не ищет его от детей во плоти. Это меньшее из двух зол.

Однако, чтобы как-то жить с тем, что она знает о нем, требовалось пойти на большие жертвы. Уберечь и брак, и карьеру можно лишь одним способом: не допустив, чтобы между ними встало искушение в облике собственного ребенка. И, не обсуждая этого с Патриком, София записалась в частную клинику на стерилизацию.

Пока девяностые мало-помалу перерастали в миллениум, а за ними минули еще два десятилетия, боль решения умеряли периоды зависимости от алкоголя и транквилизаторов. И лишь в трезвые моменты просветления могла она признаться себе, какую чудовищную ошибку совершила, поставив свою репутацию превыше всего. Прониклась отвращением к Патрику за то, что загнал ее в этот угол, а там и от их брака осталось лишь название. На публике и красных дорожках муж и жена проводили вместе больше времени, чем дома. Благотворительность, особенно сбор средств для больниц, стала ее епитимьей за то, что закрывала глаза на преступления Патрика. Получая приглашения сопровождать Софию на церемонии открытия или посещения детских отделений, муж никогда не отказывался, и она не спускала с него глаз.

Однажды утром она, положив телефонную трубку, широким шагом направилась прямиком в его кабинет и рывком распахнула дверь. Патрик сидел на софе, загородившись раскрытой широкоформатной газетой.

– Мой бухгалтер звонил по поводу недостачи тридцати тысяч фунтов на счету, – начала София.

– И?..

– И где они?

– Я взял их, чтобы позаботиться кое о чем.

– О каком «кое-чем»?

– О таком, какое тебя не касается. Мне казалось, у нас уговор. Ты живешь своей жизнью, а я – своей. Не задавая вопросов.

– Что ты натворил, Патрик?

Опустив газету, он вздохнул.

– Это… неосмотрительность. Мне понадобились деньги, чтобы уладить недоразумение.

София ощутила биение пульса где-то в горле.

– Ты попался, так ведь? Тебе надо было откупиться.

– Я же сказал, ты живешь своей жизнью, а…

– Ты и мою жизнь обосрал, к чертям! – вскричала она. – Кто это был? Что ты натворил?