Овердрайв

   Молился, чтобы навигационные спутники рухнули в океан, или случайный айсберг пробил стальную обшивку приближающихся суден.

   Не знаю, был ли я рад тому, что не помнил крушения.

   Но мне показалось, что коровы и панды выжили, оставили лайнер и отправились туда, где о них, наверное, уже начали беспокоиться.

   Обломки "Виктории" волнами относило в океан. Племенные маски Сонге, итальянские камзольные шпаги, тибетская статуэтка Будды Шакьямуни восемнадцатого века, турнюры конца девятнадцатого столетия. Я просто наблюдал за тем, как всё это барахло растворяется на пути к закату, а когда солнце уходило за видимый горизонт, изучал содержимое аптечек, найденных на корабле.

   Нитразепам, диазепам, триазолам.

   Сонливость, атаксия, вялость. Кома, арефлексия. Судороги, апноэ.

   С таким набором я мог выбрать любую форму самоубийства, разбавив имеющийся ассортимент трамадолом. Ведь так поступают люди, когда им больно?

   Вторая попытка увидеть свет в конце тоннеля. Говорят, это всего лишь галлюцинации, переизбыток углекислого газа в крови. Но если смерть что‑то меняет, почему бы и не поторопить ее, пусть даже спецэффекты будут ложными?

   "Эй, приятель…"

   Я слышу.

   "Доктор Ньюджент сказал, что поражен второй сегмент…"

   Я знаю.

   "Не просто минет…"

   Я помню.

***

— Если прийти на Портобелло–роуд к открытию, можно увидеть, как Ноттинг–Хилл превращается в Муми–дол, где маленькие тролли–торгаши спешно забивают прилавки прошлым.

   Чарли нравилось приходить к открытию прошлого. По–другому он жить не умел.

   Есть что‑то непреодолимое в таком существовании. Всё то, что создавало тебя, со временем превращается в антиквариат — бесполезный предмет с такой же ненужной историей. И тогда начинает казаться, будто ничего и не было. Словно огромные временные ворота за спиной захлопнулись, и тебя смыло трендом. В этой моде нет эха, каждый ее элемент звучит в себя, ничего не оставляя после.

— День. Неделя. Месяц.

   Он ждал, когда девушка с выбритыми висками вновь появится на Портобелло.