Овердрайв

   Судя по голосу, Левчик совершенно искренне полагал, что людей, которых знает он, знают все, кто был в машине. Я, между прочим, Вадика не знал. А водитель обрадовался. Может, знал Вадика, а может не хотел больше знать всех, кто сейчас сидел у него в салоне. Но рад был сильно.

   Поехали.

   И тут Сочин и говорит.

— Слышь, командир, останови. Мутит че‑то.

   Ховер остановился. Сочин вышел. Я тоже дверь открыл, закурил.

— Ого. Командир, ты глянь, что с задним колесом.

   Наверное, я все понял чуть раньше. Или так и не понял до конца, но сигарета у меня в руке почему‑то задрожала. Я нервно выпустил дым, глядя в непролазную темноту, обложившую ховер. И не удивился, услышав удар и сдавленный крик сквозь стук включенной "аварийки", метрономом отсчитывающей секунды. Но вот честно, так до конца и не понял, что случилось.

   Зато навсегда запомнил звук, когда человека бьют ножом.

   Ни с чем не спутать.

— Левчик, Философ, помогите, — я не видел лица Сочина, но был уверен, что он ухмыляется. — Тут человеку плохо.

   Левчик добивал водителя монтировкой. Я курил.

   Курил, когда перепрошивал номера, и когда рыли яму.

   Курил, когда гнали ховер на дачу Сочина.

   И только там, после ста грамм, меня наконец‑то бурно вырвало.

   А потом прошло.

***

— Код.

   А он большой шутник, оказывается.

— Ты уж прости, но код не скажу, — я говорю это твердо. Стараюсь объяснить, — я тебе его скажу, ты меня кладешь, а код не подходит. Не потому, что я совру, а ты что‑то не так запомнишь. И что тогда, будешь вокзал подрывать ради пластика?

   Тоскливо — вокруг ходят люди, которые понятия не имеют, что происходит. Заорать благим матом, броситься бежать в толпу на переходе, между ховеров проскочить и поминай как звали. Но он начнет стрелять и попадет еще в кого‑то. Вон там девчонка с коляской. Не дай Бог.