Арена

«Белая женщина, похожая на лампу и луну одновременно, мы встретимся с ней в городе, полном серебряного дождя… каждый в этом городе богат, но не настолько, чтобы все проиграть в казино…» — это была последняя песня, которую Кай поставил в эфир в свою смену — на маленькой FM-радиостанции для большого ночного города из песни, из рекламы, из фильма вроде «Ворона» или «Город грехов»; Кай думал порой: это мир порождает песни или песни переделывают под себя мир? — постмодернизм, чудно это все; потянулся в кресле, спина хрустнула, как крекер. Матвей опаздывал, накидал на старый студийный черный пейджер кучу сообщений типа: «Извини, опоздаю, знаю, что б…ь, но она все никак не уходит, классный секс»; Кай смеялся, пил кофе — молотый «Якобс», в шкафчике красные чашки из глины и корица в пакетике; «Кай, а-а, я еще опаздываю, нет такси». Потом приехал — мокрый, красивый, густые широкие брови, карие глаза, румянец на все щеки, большой рот, руки тонкие и белые, совсем женские, бордовый свитер с горлом, темно-синие старые джинсы; «курить?»

…Радиостанция «Туман» — это старый маяк; огромный, кирпичный, несколько щелей-окон без стекол, с дивным видом на море и камни внизу: русалки, принцы, корабли, полные сокровищ, Айвазовский, О"Брайен, самоубийства, вечность — пока поднимаешься по тонкой черной металлической лестнице винтом на самый верх, алтарь света — стеклянный зеркальный фонарь для огня был цел, но не работал; вокруг поставили пульты, компьютеры, шкафчики с кофе и дисками, микрофоны, натянули провода, провели свет искусственный; Кай обожал это место — центр Вселенной, Темная Башня из Стивена Кинга. Курили в одно из окошек-бойниц; далеко — за камнями, за дорогой — огни самого странного города на свете, похожие на причудливое созвездие, зонтик Джона Нэша; на губы попадал соленый дождь. «Опять дождь?» «да, мать его за ногу, третью неделю, ничего себе, да? да еще ливень такой, за шиворот, до такси не дозвониться, вечер пятницы, пришлось торчать на улице, ловить попутку» «какая сюда попутка?» «не знаю, но дядя довез, полная машина вещей: книги, овсяное печенье, газеты, клетка с хомячком» «беглец?» «наверное».

Последние десять лет город-порт пустел; словно его должно было затопить, как Атлантиду; обезлюдели целые кварталы, микрорайоны; ветер нес по асфальту все еще выходившие газеты — две утренние и одну вечернюю, с расписанием кинотеатров и вечеринок в клубах; никто их не подбирал и не выбрасывал в мусорные баки, чтобы оправдать существование; ливневки полны старых осенних листьев — три осени, четыре, пять… Люди просто что-то чувствовали, желудком, позвонками, как Рыбы, собирали самое ценное — не обязательно драгоценности, чаще всего как раз последние газеты, книги, овсяное или шоколадное печенье, хомяков, собак и кошек, старые фильмы вроде «Короля-Рыбака» и «Отеля “Миллион Долларов”» — и снимались с места, точно в поисках золота, святого Грааля… «Ты тоже скоро уедешь?» — по диплому Матвей был переводчиком с испанского и португальского; рассказал, что до секса ему позвонили по межгороду, предложили место на южном судостроительном заводе. «Да, я думаю — да, это Коста-Рика, это сильнее меня» «Коста-Рика… Звучит вкусно, как маслины».

Кай же был никем — так, ночной диджей; всегда с собой носил в рюкзаке из черного бархата сборник поэтов-символистов, переплетенный в красный, и биографию Нерона в папиросной бумаге, ну и еще бутерброды с полукопченой колбасой; был женат на девушке неземной красоты, с неземным именем — Венера — и воспитывал с ней общего ребенка — мальчика Руди; Матвей балдел от его сходства с Каем, такая человеческая химия. Докурили, Кай надел куртку, поехал домой, у него была своя машина — узкая, черная, низкая, словно гондола, а салон маково-красный; Кай курил и курил, он любил «Честерфилд», — и слушал, что ставил Матвей: «ганзов», Metallica, саундтрек к «Угнать за шестьдесят секунд»; из-за дождя и ухабин на дороге до города иногда сбивалось на соседнюю частоту — «Радио-любовь», куда звонили всякие девчонки и беспрерывно хихикали; эмблемой этого радио было розовое сердечко в нотных волнах; но ребята там работали нормальные, самые обыкновенные, иногда они встречались и играли где-нибудь в центре в бильярд; в городе осталось всего две радиостанции, а раньше было двенадцать; когда было двенадцать — играли на звание «лучших» и на ящик темного пива, теперь — так, спросить, кто как собирается дальше жить… Кая единственного, кажется, все устраивало и ничто не беспокоило, он был влюблен, как в стихи Рембо и Гиппиус, в свой почти полностью обезлюдевший район; супермаркет работал по-прежнему — круглосуточно, автозаправка тоже, и кинотеатр «Сатурн» — в нем всегда крутили «Титаник»; Кай проехал мимо, вывеска мигала и шипела, словно в нее попала вода и замыкало, лица ДиКаприо и Уинслет то пропадали, то вновь появлялись, точно яркий, прерывистый от настойчивого стука в дверь сон: «не открою, меня нет, дайте досмотреть». Когда в город перестали приходить новые фильмы, хозяин кинотеатра начал крутить старые и выяснять, какое кино людям в таком странном состоянии духа — в состоянии призраков — нравится больше всего; даже смастерил ящичек для заявок и опросов; оказалось, что «Титаник» Камерона. Билеты и попкорн продавались в любое время суток: хозяин жил в кинотеатре, рядом с архивом пленок находилась полноценная квартирка с кухней, спальней, ванной; нужно только постучаться к нему днем, а ночью позвонить с улицы — как в обычный дом. Иногда Кай и Венера выбирались на сеанс, который шел в три часа ночи; Руди спал надежно, крепко, сопя в завал разноцветных плюшевых медведей вместо подушек; он обожал медведей: «убить медведя — это то же самое, что убить ребенка»; шептались и целовались на заднем ряду. Кай мечтал заняться там любовью, но Венера всегда переживала — в сотый раз; «помните, прекрасная Роза, что я говорил вам про шлюпки?» «Кай, не кощунствуй», — била по рукам, потом сжимала их в самых переживательных моментах, не отводила глаз от экрана, а Кай смотрел на ее профиль, утонченный, как знание французской истории, и не мог оторваться, и смотрел фильм с ее лица… Тормознул машину возле супермаркета; по стеклам салона текла вода, сверкающая, как елочная мишура, в свете фонарей и витрин; Кай подумал о старых клипах, о женщинах в парчовых платьях с огромным декольте, о «роллс-ройсах», обложке Pop Trash; решил купить что-нибудь сладкое. Внутри магазина все было желтое: прилавки, корзинки, передники девочек и пакеты для покупок — словно кто-то с ума сошел от расставания; из покупателей — только он и мужчина в рабочей брезентовой куртке, в корзинке — пачка памперсов, сигареты, чай, хлеб; бродит, как потерянный. Кай купил виноград и кофе; вспомнил, что дома кофе закончился, хотя обычно всякие мелочи вспоминала Венера: сахар, соль, пена для ванн; ну все, надо побыстрее, она, наверное, волнуется, злится; ненавидит быть одна; «ты где, Кай?» — трезвонила она на радио, пока опаздывал Матвей; «я приготовила свинину с красным перцем». К ней так хотелось; он ставил ее любимые вещи: «10 капель» «Танцев Минус», «Come Undone» Duran Duran, HIM и Фрэнка Синатру; «понравилось?» «да, спасибо, очень мило; а Руди в ванне плескается, налила ему в воду жасмина, а я в черном платье со стразами»; она всегда носила вечерние платья дома, по хозяйству, когда никуда не собиралась, не писала свой огромный католический роман за старинной машинкой, а просто готовила и любила их обоих — Кая и Руди…

Кай полюбил ее случайно, на вечеринке. У него уже была девушка — странная, увлекающаяся боевыми искусствами, йогой, восточными ароматами; они много ходили в походы, иногда разговаривали всю ночь вместо секса, но все равно были совсем разные: ей нравились сила и перемены, ему — покой и ночь. Вечеринка шла в клубе, он в нем еще не был ни разу: огромное пространство в высоту, тоже башня, несколько танцевальных этажей, сложный свет, светящиеся полы, металлические блестящие лестницы и голые татуированные парни и девушки в качестве «зажигалок» на этих лестницах; с потолка в эпицентр ночи обрушивалась вода, текла по металлическим конструкциям, сверкала в неоне, разгоряченные люди кричали от восторга. Клуб назывался «Депрессия», Кая познакомили с владельцем и управляющим — Дэймоном Сином Албарном, высоким плотным парнем с синими глазами и волосами, лицом невероятно классической, античной красоты, в ухе три сережки: серебряная, бриллиантовая, сапфировая. Дэймон нравился; от него пахло чем-то прохладным и ярким: белым перцем, морем, шалфеем; он был красиво одет — в темно-синий костюм и голубую рубашку с иероглифами, синий бархатный галстук, даже ботинки синие, замшевые; «да-да, можете изнасиловать мою бабушку и угнать мой джип; Кай? потрясное имя; вы его оправдываете? у вас ледяное сердце и злой нрав?»; и из всей компании Кай оказался единственным за столиком Дэймона Сина — на самом верхнем этаже клуба, между металлическими перилами и огромной черно-белой фотографией с войны: разбитое пулей стекло автомобиля, за ним, сквозь трещины, словно ледяной узор, лицо совсем девочки-девушки-югославки, медсестры, которой пуля попала в лоб. Каю принесли коктейль «Депрессия» — за счет заведения — что-то черное, с разноцветными льдинками; он прекрасно понял суть интереса Дэймона к нему: Син был известный гомосексуал, а Кай — хрупкий и изящный, с белой прозрачной кожей, черными волосами и черными глазами — по-настоящему черными, без зрачков, с великолепными по-восточному ресницами; лицо его казалось узким и странным — некрасивым, но захватывающим. «Инопланетный гость», — называли его в компании. Но за столиком Сина сидел кто-то еще: на белом пуфике лежала черная бархатная сумочка и стоял на краю еще один коктейль, наполовину полный, наполовину пустой, — «Кровавая Мэри»; Кай любил «Кровавую Мэри» и все ждал, кто же придет, кто тоже любит его коктейль. Пришла Венера. Син присвистнул: «как вы похожи… вы просто избранные…» — черные беззрачковые глаза, невесомость телосложения; только у Венеры волосы были золотые, не ослепительно-золотые, как у принцесс из сказок, а мерцающие, как у эльфов, завораживающие, с сотней оттенков серебра и алого, словно ранний утренний свет в маленькой комнате. Дэймон Син был лучшим другом Венеры, спросил: «вы теперь будете встречаться? вам надо сделать ребенка; он будет либо абсолютно как вы, инопланетянин, раса с Марса, либо обыкновенным, неинтересным человеком». Венера засмеялась, словно пробежалась тонкими ботинками по замерзшей в начале ноября лужице и пошли трещины; так она попала Каю в самое сердце, как в окно камнем с запиской. Он понял, что будет преследовать Венеру, мучить звонками, расспросами, цветами, услугами, полюбит все, что любит она. И все действительно оказалось сложно, так нестерпимо, так больно: девушка Кая не хотела расставаться, и Кай тоже не хотел, не знал, как обидеть, но Венера снилась по ночам, сводила с ума, как луна Калигулу, как Ли Бо, как приливы, — при случайных встречах на улицах, в клубе. Потом не захотела отношений Венера: она любила другого, другой ее не любил, но ей было все равно; Венера писала роман по ночам, роман все никак не заканчивался; клацала машинка, Венера слушала музыку и пила чай с целым букетом запахов — с гвоздикой, корицей, апельсином, яблоком, бергамотом. Узнала, что Кай работает на радио, спросила: могу я звонить иногда? Кай вцепился в воздух, как канатоходец: «конечно, Венера, что ты любишь?» — хотя знал уже все, все купил, все прослушал…

Он чувствовал себя персонажем из странного фильма с Эваном МакГрегором, в котором парень преследует девушку: сначала за деньги, потом — потому что не может уже жить по-иному, без нее, без ее жизни, и теряет свою, как рассеянный — постоянно что-то в транспорте: перчатки, документы, коньки, только что купленный журнал… «Могу сказать, где она живет», — проронил однажды Син; они продолжали общаться, Син присылал на радио приглашения в темно-синих неоновых конвертах; Кай всегда приходил; сидел за столиком Сина, пил «Кровавую Мэри», смотрел стриптиз; а иногда Син уводил его в свою квартиру — он жил в самом клубе, на цокольном этаже. Стены все в книжных полках — и только две свободных: на одной фотография Венеры, огромная, черно-белая; Венера так близко, что кажется обнаженной, незнакомой, по лицу ее течет вода; а на второй стене, напротив, фото Хоакина Феникса, в пальто, ветреный день; до безумия похож на нынешнего возлюбленного Сина, криминального репортера Петра Гурова, парня с огромными голубыми глазами, крупными, холодными, северными, почти неподвижными чертами лица, — даже невозможно сказать из-за этой неподвижности, льда, Ньюфаундленда, историй Джека Лондона про север: красивый Петр человек или, напротив, обыкновенный, заурядный; Кай видел его редко и таким усталым, что все не мог понять. Мебель в квартире была из цветного стекла, полы — теплые, паркетные, звуки клуба глухо шли сверху, словно бомбежка. Петр спал в одной из спален или мылся в ванной, Син мастерил кофе, крепкий, с вишневым и шоколадным ликерами, натирал миндаля, выдавливал сливки из баллончика, и они залезали с чашками в стеклянные кресла и разговаривали, вернее, говорил Син, а Кай слушал. Например, почему Син живет под землей? Потому что боится высоты. А высоты боится, потому что его сумасшедший папаша однажды на Новый год напился, сгреб всю семью в охапку — Сина, его мать и младшего брата, — вывел на балкон — девятый этаж, внизу одна из центральных улиц, тысяча машин в секунду, — и предложил всем дружно умереть, спрыгнув, — потому что жизнь все равно дерьмо… Син был похож на фильм «Правила виноделов», на Диккенса, все ужасно и безнадежно, инцест, кровавые раны, но все рассказано, как сказка о Спящей красавице.

Но когда Син предложил сказать адрес Венеры, они были не у него дома, а в кино — вышли на середине: фильм оказался ужасный, «Тринадцатый этаж»; они пошли и купили по бутылке вина — вместо пива, пиво они оба терпеть не могли, а водку было пить ни к чему; стояли у кинотеатра, под мигающей афишей, опять лил дождь; «дождь не может идти вечно», — сказал Кай, запрокинув голову, ловя языком разноцветные от неона капли; «что это за пошлятина?» «это из «Ворона»». Син назвал цену: поцелуй; Кай засмеялся, губы его были красными от вина, такой порочный и тонкий, как серебряный кинжал для вампира, как герой книжки Жана Жене. «Прекрати», — ударил по мокрой стене кулаком Син. Кай знал, что по-прежнему нравится Сину, ему было жаль, никакой жестокости, просто приглушенное тоскливое: «черт возьми, почему вечно так выходит». И он поцеловал Сина под разноцветным дождем, их губы пахли вишневым, густым, почти неподвижным, как хорошее варенье, вином. Син сказал адрес; Кай в ту же ночь нашел этот дом; потом проследил за Венерой, когда она шла с работы: у них с матерью был маленький семейный бизнес — книжный магазин; Син не обманул. Жила она в Северном микрорайоне, в сером, страшном — просто истории о концлагерях — небоскребе, двадцать восемь этажей; казалось — вся сотня, оттого что небоскреб стоял на пригорке; к нему с автострады, с улиц вели четыре лестницы — с разных концов света, как к восточному языческому храму. Венера жила на самой верхотуре, память обо всех художниках и музыкантах мира, — под крышей, ближе к Богу; лифт не доходил до ее этажа, останавливался на двадцать седьмом; желтый, прокопченный, как курица с лотка на улице: «куры гриль, подходи, кому куры гриль, сочные, перченые, ножки, крылышки, бедрышки»; весь в маркерных и карандашных надписях вселенского значения: «Если жить достаточно долго, вы станете объектом почитания — примерно таким же, как старое здание», «Потребность необычайного — может быть, самая сильная после сна, голода и любви»; каждый день афоризмы менялись — кто-то стирал часть, подписывал новые. После лифта нужно пройти пешком две лестницы, каждая в десять ступенек, такой «Маятник Фуко», цифры и символы. Кай думал: наверное, если все сложить, умножить на себя и возвести в квадрат, получится расстояние до Луны или до Венеры… На всех лестничных пролетах горели лампочки, и в доме работал телефон. Кроме Венеры, в доме жили еще ребята из одной рок-банды — пять человек; они занимали квартиру-дюплекс, жутко грязную, но стильную, всю в красных креслах кожаных, диван под Дали, в форме губ Мэй Уэст, необычные лампы. Остальные жители уехали, поддавшись чувству неминуемой катастрофы: наводнения, кражи, оскорбления в автобусе, грозы, землетрясения, ливни из лягушек. Все лестничные пролеты были забиты вещами: велосипедами, коробками с мандаринами и семейными фотоальбомами, игрушками, кухонной утварью, зимней одеждой, заготовками в трехлитровых банках. Когда Венере чего-то не хватало — специй, соли, терки для огурцов в салат с языком и соевым соусом по-китайски, салфеток, стирального порошка, домашних шлепанцев, — она просто спускалась вниз по лестницам и искала то, что нужно.

С ребятами из группы Кая познакомила Джастин — девушка его лучшего друга и сама лучший друг; у Кая не было никого роднее них: Люэс и Джастин. Джастин — культуролог, реставратор, в будни работает в музее, пахнет растворами, а по выходным — музыкант, скрипачка: играет в ирландском клубе по субботам и в кафе «Каверн», с рок-бандами, в воскресенье. Улицу, номер дома и этажа ребята выбрали из шляпы; барабанщик и бас-гитарист — симпатичные долговязые парни в джинсах, из рабочих кварталов, мечтавшие о славе, лимузинах и о девочках с грудью от пятого размера; клавишник, похожий на орхидею, — бывший актер, в один день он одевался девочкой, в другой — мальчиком, под настроение, кумиром его был Ник Роде из Duran Duran; а костяк группы составляли братья Фред и Вилли де Вильде — мегастильные парни: старший — лид-гитара, композитор и поэт, младший — вокалист-фронтмен. Они играли классную музыку — альтернативу с примесью симфонизма; и тексты у них были отличные, как куриные чизбургеры, — про кофе и сигареты, про самоубийства, про маньяка, сбежавшего из тюрьмы, красивого и молодого, как незабудка, — случай из газет. Они все время орали друг на друга и дрались. Кай крутил их записи на радио и слушал иногда в машине, удивился, узнав, что они местные. Играли они, типа, «работая» в одной кафешке в подвале, по средам и пятницам, а по воскресеньям — в том самом «Каверне», где к ним присоединялась Джастин — девушка со скрипкой, обалденно красивая, кареглазая, медо-медноволосая, как Афина Паллада.

Джастин была уже семь лет девушкой одного из диджеев «Радио-любовь» — Люэса. Люэс с Каем познакомились на совместных диджейских бильярдах, подружились мгновенно, оказались совсем одинаковыми: «совсем мы с тобой одинаковые, братишка», — «все люди одинаковые, все любят, когда им хорошо, ик». Рыжий, ослепительный, пожар в тайге, одежда от Беннетон, Люэс учился на психолога, работал еще в психбольнице. Кая Джастин и Люэс восхищали, как кого-нибудь картины Моне или собор в Кельне. Джастин познакомила Кая с группой, с братьями де Вильде, те постоянно устраивали у себя на двадцать втором этаже вечеринки, сразу его пригласили; Кай пошел с Люэсом и Джастин, условие вечеринки — «быть во всем красном»; в дверях людей встречала Венера, в пурпурном платье с вырезом и шлейфом, и пахло от нее чудесно — чем-то восточным, теплым, масло нероли и иланг-иланг; у Кая закружилась голова, как на корабле в шторм; «привет, а почему ты не в красном? с тебя штраф». Оказывается, она и являлась организатором всех вечеринок де Вильде, придумывала все условия и фишки, чтобы всегда было прикольно: например, в меню включить только сыр, зато ста видов, и оливки; или заставить все пять комнат де Вильде, в жизни жутко свинюшных, миллиардами крохотных синих, розовых и желтых свечек, превратив в сокровищницу из сказок про драконов. Кай действительно пришел не в красном, но с красной розой. «Здравствуй, Венера, это тебе». Венера розу не взяла. «Спасибо, Кай, какая красивая, мне? нет… она твое единственное красное, иначе я тебя правда выгоню; ломаешь тут голову, чем вас развлечь, а вы еще и не слушаетесь»; «не выгоняй меня, Венера, я буду слушаться, буду мазо», — Кай поцеловал ей руку, крошечную, узкую, как у подростка, со сбитыми ногтями от машинки; Венера выдернула руку и отвернулась с побледневшими губами; Кай все понял: не понравился, не хочет она его, тупо пафосный, — и ушел слушать последние хиты братьев и есть красные салаты, стараясь не попадаться ей на глаза. Вечеринка закончилась на рассвете. «Кай, ты где? Кай!» — кричали в захламленный подъезд Джастин и Люэс; «Ромео, любовник!»; а Кай стоял на самом последнем этаже; вот ее квартира, дверь открыта, сквозь щель пробивается розовый луч — можно войти, спрятаться среди мебели, готовить ей завтрак ночью, ужин, пока она на работе, прибираться, подшивать роман и деловые бумаги — а она будет думать, что у нее живет доброе и хозяйственное привидение… Но он просто воткнул розу в ручку двери и ушел, когда затихли все голоса внизу, а лифт зашумел наверх — это Венера поднималась к себе; а Кай с грохотом побежал по лестнице.

«Кай, куда ты делся тогда?» — спросил Люэс открыто; уронил карточный домик; «извините» «нет, все в порядке» — хотя на самом деле домик стоял уже год, и хозяева мечтали попасть в Книгу Гиннесса; Кай спустился в «Каверн», только со смены, опять дождь, куртка вся в серебристых брызгах, удивительный в этом городе был дождь: соленый, законам физики противоестественный, и сверкающий, как иней; заказал себе шоколадное капучино и ужин и увидел Люэса и Джастин, а они его; пересели, и Люэс спросил, а Кай задел чашку и разлил горячее, коричневое, чтобы не отвечать на вопрос; и Джастин все поняла про Кая: он влюбился в Венеру; Джастин все понимала про людей, другие так просто чувствуют запахи: о, это булочки с корицей… И в выходной повела по магазинам; «Люэс работает, а мне нужно так много; потащишь сумки?» «конечно» — хотя ошалел; она пришла рано, Кай еще спал, открыл в одном нижнем белье; позавтракали в «Красной Мельне» — стильном кафе для художников: кирпичные стены, камин, репродукции Тулуз-Лотрека на стенах; купили чайный сервиз — чайник и две кружки — глина, сверху шершавое покрытие цвета слоновой кости и рисунки коричневым и черным, как древние наскальные: человечки убивают кабана и танцуют, и еще потеки шоколадные, вроде закипело и вытекло; «это моему другу, Габриэлю ван Хельсингу; он необычный: из очень древнего рода, мистического, говорят, они убивают чудовищ типа вампиров, оборотней, ну и шпионством для католической церкви не брезгуют; он едет на войну сражаться»; потом одежда и шляпки; «как я тебе?» — синяя шляпка с вуалью, на осень; «ты похожа на Маргариту булгаковскую» «это хороший комплимент или сомнительный?»; и как бы ненароком, по пути, привела Кая в книжный магазин, познакомила с мамой Венеры. Магазин расположился в старинном, обшитом драгоценными, мореного дуба, панелями, купеческом когда-то доме; книги не помещались на полках, лежали стопками на полу до потолка, как древнегреческие колонны, в коробках не распакованными, просто подписанными: здесь то-то и то-то, Трейси Шевалье, Дэн Браун, Пэлем Грэнвил Вудхауз, Толкин — почерком Венеры; мама была продавцом, консультантом, а Венера занималась всеми делами: вела бухгалтерию, переговоры, ездила на закупки. Кай понравился маме Венеры, узкое его лицо напоминало Аэлиту, и мама тоже понравилась Каю — зеленоглазая и золотая — кожа, волосы, ресницы, такая, чуть увядшая Анжелика; видно, Венера бледностью в папу; и они сошлись на том, что он иногда будет помогать в магазине — разгружать и таскать коробки. «Мама, ты с ума сошла!» — кричала Венера в подсобке, которая служила и кабинетом, и спальней для мамы; «этот парень — маньяк, он каждый вечер мне розы в двери втыкает, а ты его еще и на работу берешь!» «что в нем плохого? он красив и надежен, с ним можно всю жизнь жить, а не со своими мечтами…» «вот и живи с ним!» — вылетала, как теннисный мяч, и хлопала дверью; Кай стоял на стремянке, устраивая поудобнее энциклопедии, мама Венеры смотрела на него снизу виновато, будто должна ему денег: «Кай, не сердись на нее, она просто молодая, и ее сердце цело». Кай уже и не знал, в кого он влюблен: в Венеру или в окружающее ее, в странный, как дождь, мирок, с Сином, его клубом, его прошлым; отец Сина в итоге зарезал всю семью — а Син спасся в ванной, сидел и читал Харуки Мураками, пока отец и полиция выбивали двери; книги, много книг, Венера отлично вела дела, Кай этого не ожидал, в магазине принимались заказы на любые вещи — от Барбары Кортланд до Серена Кьеркегора; «как ты думаешь, какую книгу люди заказывают чаще всего? закупаем сотни экземпляров, и все расходятся…» — «атлас дорог?»; засмеялась: «нет, “Маятник Фуко”».

В общем, она все-таки в него влюбилась. «Ты меня сломал». На самом деле у нее разбилось сердце. Человек, в которого она была страшно влюблена, про которого писала роман, уехал, улыбнувшись ей на прощание лазурно, подарив маленький молитвенник в сафьяновом старинном переплете; все, что было между ними, — один поцелуй; как у Сина с Каем; Венера рыдала в плечо Джастин, которая чувствовала, с каким другом беда, приехала с бутылкой вина, осталась на ночь; они позвонили пьяные Каю на радио, в эфир, попросили Сплина, «Мое сердце», и Кай подумал: когда она будет моей? А наутро Венера пришла к нему в гости — узнала у Сина за последнюю книгу Мураками адрес Кая; он открыл, как Джастин, в нижнем белье — спал после смены; «Венера? что ты…» «…здесь забыла? пришла в гости, нельзя?» «нельзя, я не приглашал». «Конец моей жизни, — испугалась тогда Венера, — если он разлюбит меня, Вселенная остановится». «Я пирог принесла», — в оправдание; это был вишневый венский из «Красной Мельни», там пекли свой хлеб, черный с орехами и специями, и потрясающие пироги. «Не хочет меня пускать, потому что у него бардак, как у всех парней»; но Кай пустил, поставил чайник: «я в ванную», а Венера была потрясена: порядок в квартире оказался идеальный. Квартира была очень светлая, вся в солнце, огромные окна от пола до потолка, просто стены из толстого, с руку, стекла; в спальне белый пушистый ковер на полу — мечта для усталых ног, кровать низкая, а белье голубое, шелковое, множество подушек и одеял — рекламная картинка; кухня тоже вся белая, голубая, клетчатые занавески в рюшах, множество цветов в голубых и белых горшках, картошка и лук в корзинках, бело-голубой стеклянный сервиз, плетеные стол и кресла, клетчатый пол, куча кухонных наворотов. Венере казалось, что она попала в домик на юге Франции, за окном шумит море. Кай вышел из душа, мокрые волосы, белый махровый халат, такие обычно красивые девушки носят; «я была не живая, я хочу его, хочу Кая, хочу парня»; но сидели они очень сдержанно, будто собирались подписывать договор между странами Антанты, пили чай с бергамотом, ели пирог…

«Зачем я все это вспоминаю? Будто с горы падаю, вся жизнь проносится перед глазами… и, увы, ничего интересного. Она пронеслась мгновенно, как и говорят: моя коллекция марок, как я расставлял по размеру мамины грабли — и за две секунды я понял, что моя жизнь скучна…» — сказал вслух Кай, поворачивая машину; остался квартал, Матвей поставил красивую, но тревожную «Your Woman». Надеюсь, сейчас не выскочит какой-нибудь сумасшедший на полной скорости из-за угла… Никто не выскочил. Кай припарковался, взял пакет с виноградом и кофе; дождь все еще лил; зашел в подъезд, стукнул железной дверью; если ею стукнуть, по всем квартирам слышно: кто-то пришел; у двери был сложный кодовый замок, который сломали еще до массового бегства; лампочка горела еле-еле, да к тому же мигала, словно в пространстве не хватало воздуха; у Кая даже заболели глаза. Лифт ехал с самого верха, невероятно медленно, точно в нем было что-то сломано, остановился и, дергая дверями, словно сомневаясь — а впускать ли Кая, вдруг вандал? — раскрылся. Надпись на стене была одна: «Поражение лучше ощущения упущенных возможностей». «Иди, Роланд, есть еще и другие миры, кроме этого», — подписал ниже Кай; карандаш он держал в кармане, любил рисовать на полях книг во время эфира; и лифт, заглатывая воздух, как пылесос, пополз обратно на самый верх, на двадцать седьмой.

«Сейчас выйду, поверну налево, поднимусь по лестнице; а помнишь, как втыкал ей в дверь розы? Ими, кажется, на площадке до сих пор пахнет; ровно сто тридцать две розы — четыре месяца и две недели; магия чисел, от которой никакого толку; ни будущего, ни настоящего; только прошлое; а прошлое у каждого свое, тайное, как фирменный рецепт; пытаться его раскрыть — не иметь своего…» — лифт остановился внезапно, дернувшись, свет в кабинке погас, юноша потерял равновесие и чуть не упал, врезался в стену; застрял, сломался, «Аполлон-13»? Но свет через мгновение вернулся, двери открылись. Кай выглянул из лифта, понял, что все не так, как перед взрывом на подлодке.

Лампочка на площадке горела ярко, с уличный фонарь; у одной двери стоял велосипед без колес, возле другой — ящик с картошкой. Больше никаких вещей. На щитке висело объявление: «График уборки: первая неделя — квартира № 105…» «Мяу», — сказал огромный пушистый рыжий кот, обтерся о ноги Кая, замурлыкал.

— Ты откуда? — Кай взял его на руки. В одной квартире громко играло радио: «Итак, к нам дозвонилась Алена… Алена, алло, слышите нас? Алена… Алена нас не слышит», в другой, видно, готовили поздний ужин, и на весь пролет пахло жареной картошкой с мясом. Кай постучался в квартиру с радио, его не услышали, тогда Кай позвонил. Дверь приоткрылась, выглянула толстая женщина в цветастом халате и в бигуди. — Ваш кот?

— Ой, да, Персик, иди сюда, ушел гулять, я уж думаю: куда запропастился? Обычно он царапается, а тут не слышно, дочка на радио звонит, — женщина улыбнулась огромно, взяла кота мыльными руками. — Спасибо вам большое, — и закрыла дверь.

— Не за что, — ответил Кай сам себе и пошел по лестнице вниз. На каждой площадке, как в южном порту, кипела жизнь. На двадцать втором тусовалась компания подростков — парни в плохих кожаных куртках пришли к девочке, она стояла у двери, тоже в цветастом халате, в тапочках, с голыми ногами, и все курили, замолчали, когда Кай прошел мимо них. «Что это?» — думал Кай; «другой мир? я ошибся измерением?»

Его машина стояла у подъезда. Дождя не было… не было совсем, точно его вообще не было уже весь сезон. Воздух полностью сухой и темный. Кай сел в машину — она, слава богу, не изменилась и по-прежнему принадлежала ему. Все было на месте, кроме самого места. Кай кинул пакет с виноградом и кофе на заднее сиденье, к рюкзаку, к Рембо и Нерону, оглянулся: выезд загораживали мусорные баки с номером дома. Откуда они взялись? Свалились с неба, как метеориты? Кай вышел, отодвинул их — они оказались пустыми, только пара пивных банок громыхала на дне, — выехал и остановился, потому что куда ехать — было ни хрена не понятно…

«Другой мир» — иного объяснения не было. Кай представлял их по-другому — как и все, не лучше или хуже обычного, а совсем по-иному. Например, волосы у людей сиреневые. Или воздух синий всегда, как в сумерки. И люди умеют читать мысли, угадывать желания, и не нужна им никакая цивилизация, потому что они и без того могут понимать друг друга. Ведь это конечный итог всех цивилизаций, изобретений: понимать, слышать, знать, в чем смысл жизни другого человека. Что делать? Изучать этот мир? Расположение фигур? Кай любил играть в шахматы: в гостиной у него стоял старинный шахматный столик, клетки и фигуры были черные и темно-желтые, словно пропитанные маслом, а ножки столика — в форме львиных лап; «какой раритет!» — сказала Венера, когда он провел ее по квартире; «восемнадцатый век», — ответил Кай, он обожал вещи; и на Новый год Венера подарила ему первый подарок — дорожные шахматы в коробке красного дерева, доска зеркальная, темные клетки — золотым напылением; а фигуры внутри, в черном бархате, каждая в своей нише, из белого матового и прозрачного — как чистый, для коктейлей лед — стекла; крошечные-крошечные, с детские пальцы; «девятнадцатый», — сказала Венера; «тоже раритет», — ответил Кай; он был в восторге, даже боялся такой большой, как от моря, восторг показывать. Шахматы Каю казались устройством Вселенной; он играл в них по своим правилам: король у него ходил как ферзь, то есть как хотел или как мог, смотря по обстоятельствам. Иногда Кай разыгрывал сражения — Ватерлоо или при Пуатье, а на ночь читал шахматные партии великих и учебники классической военной мысли; Венеру это изумляло: «а Джастин читает на ночь партитуры, боже, вы гении…» Стеклянные шахматы Кай всегда возил с собой — играть в пробках; сейчас он достал их, положил доску на колени, расставил крошечные фигуры медленно, перед боем, и смотрел, как фонари отражаются в зеркале доски; двери в другой мир? Многие мечтают уйти, будто что-то изменится, они станут лучше — рок-музыкантами, кинозвездами, писателями… Кай же хотел вернуться — к обычной жизни, как эмигрант. С шахматами к Каю вернулся разум: если устройство Вселенной — всего лишь шахматная партия, значит надо просто решить, как ходить… Понятно, что этот мир такой же, — нужно выяснить, что в нем такое же, что совпадает с его, с миром Кая, который его устраивал. Надо найти… Венеру?

Кай испугался. Ведь это просто — подняться на двадцать восьмой этаж. А если… если ее нет в этом мире? Однажды Венера одолжила Джастин свою печатную машинку, на месяц где-то, и прожила его в предурном настроении; даже пыталась писать свой роман руками — почерк у нее был витиеватый, как «Опасные связи», — на дивной бумаге лавандового цвета, для заказов; наконец Джастин позвонила, сказала: «возьми, спасибо, или, хочешь, я привезу», но Венера поехала сама. «Мы пьем белое испанское вино, очень смешное, из тетрапака, как молоко, и смотрим по телевизору “Звездные войны”», — «новые, старые?» — «старые», — «тогда здорово, завидую». Кай тогда чуть-чуть приболел, его заменил Матвей; Кай лежал на узком французском диване дома, в пледе цвета индиго, в толстых полосатых носках, чашка чая с медом и мелко нарезанным белым наливом, огромная раковина-ночник, и читал «Темную Башню», часть под названием «Пустоши», навеяно Элиотом. Он еще не переехал к Венере, ее квартира оказалась хаосом — из книг, бумаг, дорогих сердцу мелочей; Кая она ужасала, как некоторые серии X-files. Потом Венера позвонила еще раз, она шла по улице и несла машинку в специальном черном кофре, маленьком, как коробочка конфет Nestle, и подумала смешное: вот в этом мире она несет в кофре портативную печатную машинку, а в другом, как знать, может быть, маленькую, но очень мощную бомбу… «Я сейчас приеду; ты как? будешь рад? я такая уматная, Джеймсобондиха, на шпильках и в узкой черной юбке от Isabel De Pedro». Это была классная машинка, очень маленькая, перламутровая, со стразами, просто искусство, вещь, которая держит мир, — Кай усмехнулся — как его шахматы, как подсвечник в виде синей розы; пусть из пластмассы, такой скромный, старый, но очень-очень важный, без него мир утратит целый кусок, его сожрут лангольеры; но пока подсвечник цел, лангольеры не пробьются; и Кай подумал: вот черт, может быть, в мире действительно тысячи миров — не Вселенных, с экзотичными инопланетянами со ста ногами вместо наших двух и с интеллектом размером с ядерный реактор, а намного обыденнее — как вариантов жизни. В одном мире твое любимое кафе называется «Мулин Руж», в другом — «Красная Мельня», вот и вся разница; а бывает, что в одном мире ты опоздаешь на автобус, и последствия хуже некуда: ты уволен, депрессии; на втором, следующем уровне тебе просто вкатают выговор, но потом ты сам уволишься, потому что поймешь, что работа тебя эта достала, с планерками в девять утра, значит, вставать в семь, а все лучшие фильмы по телевизору — ночью; в третьем варианте жизни, еще выше к крыше, а значит, к лучшему, тебе не говорят ни слова, потому что никто не заметил, с утра выбило пробки, полетел Интернет, и ты, расслабленный после стресса, делаешь научное открытие, получаешь нобелевку к ста годам… Под эти мысли, как под колыбельную, гипноз, раскачивающийся медальон, Кай заснул, уютно, точно в теплой воде, и ему приснилась целая куча снов: он маленький мальчик, в варежках и куртке, резиновых сапожках, идет по затопленным улицам какого-то незнакомого северного городка; зима, удивительный свет — розовый, нежно-желтый, словно все время рассвет; потом заледенелый пляж, он разговаривает с девушкой с синими волосами, и потом башня в поле огромных красных роз; и Кай — святой, совсем молодой человек, в темно-коричневой сутане с капюшоном; очень мягкая, роскошная на ощупь ткань, все шелка, атласы и меха в мире — ничто, жалкое подражание, платоновская тень; и он стоит перед этой башней, уверенный и спокойный, будто у него ключ от всех дверей…