Арена

— Привет, — сказал Кай в ее приоткрытое окно. В машине сидел и читал толстую книгу в твердой обложке красивый молодой парень в шоферской форме — Кай подумал, что напоролся, наверное, на ожидающего своего хозяина-миллионера-эгоцентрика, из О"Генри. Парень поднял от книги глаза, Кай увидел, что они черные, как у него; мрачные, готические, без дна и жизни, словно озера из Эдгара По. Лицо у парня было белое, как фарфоровая тарелка. Брови и губы казались нарисованными — монохром, японская живопись, черное и розовое.

— Я вас не повезу, — сказал парень тихо.

— Почему? — спросил Кай. — Что-то не так? Два молодых человека: один пьяный и хорошенький, второй — трезвый и хорошенький… Приставать не будем, не ограбим, просим только довезти до места… где ты живешь, ирод, в каком месте?

«Ирод» застонал в ответ, будто Кай его пытал на дыбе: имена, имена, кто еще хотел отравить матушку-государыню…

— Я просто не таксист, — сказал парень.

— У вас на крыше шашечки и фонарик желтый.

Парень сжал губы плотно; Кай подумал, что с ним что-то не так, будто убийца наемный, ждет, когда заказ выйдет из «Мулин Руж»; и вдруг с заднего сиденья наклонилась девушка невероятной красоты, Мадонна. Офелия, Лилит, Настасья Филипповна, обдала Кая густым липким банным запахом жасмина. «Где-то в мире есть жаркое лето, — подумал Кай, — и в нем цветут сады: персики, вишни, груши; стоит дом из розового кирпича; а я живу на севере…»

— Он возит нас, малыш, понимаешь? — зеленые глаза, настоящая ведьма, хвойный лес в грозу; блестящие, рыжие волосы по пояс; она была в одном нижнем белье — профессиональном — красно-черном, атласно-кожаном: подвязки, высокие сапоги, колготки в сеточку, корсет и огромный железный крест между грудей. А между ног зажат хлыст. Губы и ногти были вишневыми. Кай отпрянул, как от неожиданного отражения. — Фирма «Вавилон», круглосуточно к вашим услугам.

— Извините.

— Ничего. А ты красивый, прямо как наш Кристиан; а я думала, что красивые люди — редкость, мутация, — парень в шоферской форме поморщился, будто она не в его машине, а на свидании и сказала пошлость. Она же засмеялась. «Это у них давно, — вдруг пришло в голову Каю. — Любовь и ненависть; они не просто вместе сидят часами в машине… они молчат и живут этим молчанием, ожиданием, когда она уйдет и вернется», — и пошел от машины с Люэсом под мышкой, словно с чемоданом, полным вещей, — и по городу не погуляешь, сиди и жди поезда…

— Эй, — окликнул его в спину Кристиан, — вам далеко?

— Не знаю. Люэс, нам далеко?

— Я пока стою, клиент заказал на десять, могу довезти, если недалеко… — девушка молча кивнула, улыбнулась, помада прилипла к ее передним зубам, казалось, она укусила кого-то, и Кай понял, кто захотел их довезти. Она же пинком ботфорта открыла дверь.

— Давай своего друга сюда, не бойся, ничего с ним не случится, я понимаю — здесь замешана несчастная любовь, девушки это уважают, — говорила плохо, с шелухой, как полагается таким девушкам — верить в гадания, слушать дешевую музыку; но как она двигалась, смотрела в окно, на Кристиана, улыбалась — герцогиня, сбежавшая из дворца, «Мой личный штат Айдахо», французский язык и верховая езда — любимые предметы; Кай испугался ее, как вампира, сел рядом с Люэсом, тряхнул его опять, отвлекаясь от чужой истории, вспоминая свою.

— Люэс, скажи адрес, — Люэс открыл глаза, увидел три лица над собой, решил, что это сон, розыгрыш, Фрейд, назвал улицу и дом. И снова уснул. Адрес был простой, таксист тронул в этот раз аккуратно, не спеша, словно в городе везде стояли гибэдэдэшники. Кай обнял Люэса, как плюшевого медвежонка, и смотрел на город, полный пьяных. Потом что-то стукнуло его по ноге, потом еще раз, — он посмотрел вниз: по полу салона катались маленькие стеклянные шарики. Это было таинственно, как идти по темным комнатам с горящей свечой, и чарующе, как сказка про Щелкунчика, но Кай не стал спрашивать, зачем они, что значат, — Кристиан и девушка молчали, и это была единственная радость в их жизни. По радио тихо играли Pulp.

Денег Кристиан не взял. Просто остановился: «здесь».

— Пока, — сказала девушка. Смотрела, как они вышли из машины, дошли до подъезда, Кай еще раз безжалостно растряс Люэса на номер квартиры. Потом тронула шофера краем хлыста, и они уехали, будто и не было их вовсе, приснились они. Ненастоящие — кино, ночной старый клип по MTV. Этаж пятый, квартира тридцать девять. Лифта нет. На первом и четвертом этажах горел свет; Кай шел и слушал сердце Люэса. Дом был старый-престарый, бывшая общага, судя по всему; стены все переломаны, как кости, и не срастаются. Масса дверей, в самых неожиданных местах, но на замок от этого дом похожим не становился. Где-то капала батарея, где-то играла музыка. Этот мир полон жизни и шума. Дверь нужная оказалась железной, но крашенной под дерево — весело, с дырочками, кольцами времени. А звонок — птичья трель. Стильно, подумал Кай, а что там, за дверью? темный лес, полный хрустов и запахов, из «Братьев Гримм»? В той жизни Люэс и Джастин жили в двухэтажной «сталинке» с эркером и пузатым белым гипсовым балконом, увитым плющом, место для игр разума; а комнаты были полны старинной мебели — «склад, — говорила Джастин, — и сплошные натюрморты»; в комнате восемь кресел, и все из разных эпох; а сейчас долго никто не открывал, Кай еще раз позвонил. Наконец дверь залязгала с той стороны замком, и открыла Джастин — настоящая, та самая, точь-в-точь, в огромном белом полотенце на голове, розовом махровом халате, который она придерживала на груди, чтобы не распахнулся, не свалился; но Кая она не узнала, а Люэса уже не любила.

— Здрасте, — сказал Кай. — Этого молодого человека вы признаете? — и тряхнул Люэса, тот спал крепко, как в комедиях: проходит весь фильм, все хохочут, подрисовывают усы, выдают за мертвеца, продают за границу, а потом он в конце просыпается и выдает: «и где я нахожусь?» — хохот, титры.

— Да, только он здесь больше не живет, — она была все та же — Мадонна Боттичелли, ямочка на нижней губе, горбинка на носу, золотые глаза.

— Ну, я тогда не знаю, куда его, — сказал Кай. — Выбросить рука не поднимается.