Арена

— Не так, — Эдмунд посмотрел на шофера в зеркало; какие черные у него глаза — как тоска девушки, которую бросил парень, и она сидит на диване, обхватив себя руками, и слушает Джони Митчелл; чуть позже ей станет легче, она позвонит подружке, напьется, купит потрясающее маленькое черное платье, но сейчас все вокруг такое черное-пречерное, холодное, бездонное, — все было не так. Мы с папой и мамой приходили в церковь за несколько часов до мессы, помогали развесить последние гирлянды, потом сидели в первых рядах; и долго со всеми друзьями-прихожанами обнимались; распивали несколько бутылок хорошего вина; а дома открывали все дружно подарки — папа и мама приглашали толпы гостей праздновать: все вокруг носились, пели гимны, целовались под омелами и вообще везде; и еще праздничный ужин: гусь, салаты, торт вишнево-шоколадный, пудинг с пуговицами и кольцами, — Эдмунд вздохнул.

— Они погибли, твои родители? — спросил шофер, включил тихонечко радио — пела Дайдо; песенка из фильма «Реальная любовь»: один из героев признался в любви девушке, которая недавно вышла замуж за его лучшего друга.

— Да, они поехали отдыхать на острова, у них там был красивый легкий домик, «из соломы и шелка», — шутила мама, а я заболел ангиной и остался на попечение дяди Алекса; а дом вместе с ними снес ураган… — Эдмунд вздохнул и глотнул еще глинтвейна.

— Страшная история; сколько тебе было?

— Десять.

— А у дяди Алекса нельзя было остаться? Или он красивый, но зануда?

— Дядя Алекс — классный. Откуда вы знаете, что он красивый? — Эдмунд осекся.

— Из сегодняшних, уфф, то есть уже вчерашних, газет.

— Так вы думаете, я из этих Сеттерфилдов? Украдете меня сейчас, потребуете у Ван Гарретов выкуп?

Шофер улыбнулся в зеркало опять — словно взмахнули белым батистовым платком, пробуя новые духи, для девушек, которые впервые выходят в свет, — невинное, нежное, светлое, теплое и соблазнительное, как подтаявшее мороженое с соком и шоколадной крошкой.

— Нет, даже в голову не приходило. Мне с моей работой хватает на книги, кино и хорошие ботинки; и еще сейчас хватит на горячий шоколад; остальное — лишь пыль…

— А что у вас за работа, если вы не таксист? — но шофер не ответил, развернулся и встал между двумя машинами, «порше» роскошным и битым «жигуленком», аккуратно так, будто разбил яйцо на сковородку. «Сиди, я принесу», — вышел грациозно, точно женщина в вечернем платье — на красную дорожку; кафе располагалось в подвале, над лесенкой вниз горела вывеска — красная мельница; вернулся через минуту, держа в руках два высоких широких картонных стакана с крышечками, — а на стаканах рисунок: красная мельница, и в стиле Тулуз-Лотрека буквы: «Красная Мельня»; Эдмунд думал, там что-то вроде какао — обычно это называют «горячим шоколадом на вынос»; но там было нечто опять раскаленное, и густое, тягучее, безумно сладкое, ароматное; «как здорово», — сказал Эдмунд и почувствовал, как защипало глаза, защекотало в горле и что почти счастлив — так растроган.

— Рождество все лучше и лучше? — шофер сел на свое место, подмигнул в зеркало. — Термос у тебя?

— Да, там еще осталось, — Эдмунд передал, осторожничая с шоколадом, — вот это стаканы, не пожадничали.

— Хорошо. Всем моим пассажирам нужна поддержка.

— Вы — Санта-Клаус, спасаете людей от холода, одиночества и тоски? — Эдмунд хотел сказать «спасибо», но шофер почему-то помрачнел — сделал радио погромче, играли Franz Ferdinand, что-то про очень красивую девушку, тронулся — стакан его стоял на панели и чуть не свалился ему на колени.

— Нет, я просто шофер, — и они опять заскользили по улицам, и Эдмунд смотрел, как над крышами взрываются и расцветают фейерверки.

— Прошлое Рождество было хорошее, — прервал он молчание, — я вам, наверное, уже надоел? Хотите, высадите меня вот здесь прямо, я уже не замерзну, допью шоколад, продержусь до утра.

— Утром тем более такси не будет, — ответил шофер, лицо его смягчилось — странное, белое, как у мима, — я покатаю тебя часов до пяти-шести утра, а потом отвезу к этим… Ван Гарретам… просто мне нельзя сейчас уезжать далеко в самоволку: я жду человека, отвезу в еще одно место, потом еще одного человека забрать и отвезти в другое место — и так всю ночь. Понимаешь? Я не таксист — я развозчик, Харон такой… Так в чем прелесть прошлого Рождества?

— Я провел его с Гермионой и ее дедушкой.