Caged Hearts

— Ты принимаешь лекарства от своей сердечной болячки? — спросила меня Тэдзука так, словно самый вопрос её и не интересовал.

— Ты подслушивала? — Мой тон был более обвиняющим, чем я планировал, будто я на неё ругался. Но если и так, я не хотел об этом говорить. Я только что её встретил и совершенно не знаю её. Это не её дело. Фельдшер, похоже, тоже незнаком с понятием врачебной тайны, раз говорит о таких вещах на людях. Но Рин ведь в этом не виновата. Я поглядел на неё, внезапно почувствовав себя виноватым, но Рин лишь смотрела куда-то через моё плечо, а её голова наклонена как у птички.

Эх.

Не знаю, почему для меня это так сложно. Чувство, будто есть какой-то непостижимый замок, не позволяющий мне быть более откровенным в этом вопросе.

— … да. Они для моего сердца.

— Тебе от них лучше? — уточнила Рин.

— … нет. Не особо. Просто чуть менее плохо, — признался я.

Рин посмотрела на меня ещё немного, ничего не говоря и без каких-либо различимых эмоций. Я был благодарен ей, что она ничего не сказала. Думаю, я ещё не вполне привык ко всему этому. В больнице с этим было проще, но я ещё не разобрался, как жить «нормальной» жизнью со своим недугом.

Мы вышли из главного здания, и Рин повела меня в сторону общежитий по той странной помеси парка и школьного двора. Мы остановились у небольшого клочка зелени перед зданием общежития.

Общежитие было построено на небольшом возвышении, окружено стеной и несколькими деревьями, которые всем каждый раз приходилось обходить вокруг. Выяснилось, что вся стена, построенная из таких же кирпичей, что и само здание, была покрыта своего рода картиной.

Большая её часть была не более, чем наброском, — быстрые мазки, сделанные чёрной и белой красками по серой штукатурке, покрывающей практически всю длину стены, — но некоторые места выглядели более законченными. Тут можно было различить лица людей, ноги и руки. Однако я не мог с уверенностью сказать, что именно изображала картина в целом.

Стопки чего-то, напоминающего банки с красками, штабелями располагаются на земле вдоль стены.

— Видишь, работа над левой частью едва сдвинулась, — указала мне Рин. — Всё потому, что вчера у меня не было настроения, и я сдалась, а взамен пошла медитировать. И тут внезапно настало утро. Надо бы мне над ней поработать, но ребята из кружка рисования помогают с фонами и основными поверхностями лишь от случая к случаю — вот в чём проблема. Легче рисовать большие участки, когда много народу, с руками. Размах шире и дело идёт быстрее.

Совсем отходя от прежней темы, она взмахнула рукой… ну, или той её частью, которая у неё была, чтобы наглядно продемонстрировать, хотя я и так уже всё понял. Её белый рукав развевался по ветру, и мне пришла в голову мысль, что зрелище могло выйти печальнее, чем получалось. Но всё же в течение последних нескольких дней это заставляло меня чувствовать себя не в своей тарелке, как и практически любое напоминание об… особенностях учеников «Ямаку».

Девушка, конечно, не могла заметить моих мрачных чувств, как и того, что я перестал её слушать… и продолжала болтать:

— … и поэтому я пытаюсь выяснить, есть ли что-то, что нужно выяснять, и выяснить это прежде, чем будет слишком поздно, и всякая надежда будет потеряна.

— А почему надежда может потеряться? — тупо повторил я, пытаясь не показать ей, что пропустил её речь мимо ушей.

— Потому что краску надо нанести, потом она должна высохнуть, а потом быть закрашена слоем другой краски. На это нужно время, — Рин, наконец остановилась, по-видимому думая, что пришла к какому-то логическому заключению.

Эх, голова моя садовая… Ведь прослушал всё, совершенно. Попробую начать всё с самого начала.

— Так значит, это твой проект? Ты сделала… это? — я указал на разрисованную стену, чувствуя себя идиотом.