— А Джекки? — спросил он, ковыляя туда, где мог бы взглянуть на себя в зеркало в золоченой раме. — Из-за нее Лукас станет испытывать муки совести? — Он следил за ней в зеркале и увидел, что по ее лицу мелькнула какая-то тень.
— А это еще что должно означать?
— Бовуа… он сказал, что она лошадь…
— Тише ты, — оборвала его Pea тихим и настойчивым голосом. — Если Бовуа упоминает при тебе о чем-то таком, это его дело. В остальных случаях — это не то, о чем можно говорить, понял? Есть вещи настолько скверные, что сам захочешь вернуться назад искать приключений на собственную жопу.
Бобби следил в зеркале за отражением ее черных глаз в тени полей мягкой фетровой шляпы. Теперь в них, казалось, появилось чуть больше белизны, чем раньше.
— Ладно, — сказал он после паузы, а потом добавил: — Спасибо.
Он поиграл воротом рубашки: поднял его сзади, снова опустил, пробуя разные варианты.
— Знаешь, — Pea склонила голову на бок, — если тебя одеть, ты не так уж плохо выглядишь. Правда, глаза у тебя как два окурка в сугробе…
— Лукас, — начал Бобби, когда они спускались в лифте, — ты не знаешь, кто это был? Кто разделался с моей старухой? — Он намеревался спросить совсем другое, но вопрос выскочил сам собой, как пузырек болотного газа.
Лукас доброжелательно оглядел его с головы до ног. Черное длинное лицо негра осталось совершенно невозмутимым. Его великолепно сшитый черный костюм выглядел так, как будто его только что выгладили. В руке Лукас держал тяжелую трость из блестящего полированного дерева в красных и черных завитках прожилок с массивным латунным набалдашником. Вниз от набалдашника сбегали латунные накладки в палец длиной, утопленные в дерево трости.
— Мы этого не знаем, — широкий рот сжался в прямую и очень серьезную складку. — Но нам очень хотелось бы знать…
Бобби неуверенно переступил с ноги на ногу — ему было очень не по себе. Уже сам лифт заставлял его робеть и чувствовать себя неловким. Размерами он напоминал небольшой автобус — и, хотя кабина не была переполнена, Бобби оставался в ней единственным белым. Черные, заметил он, когда его взгляд беспокойно скользнул по кабине, во флюоресцентном свете вовсе не выглядят полутрупами, как это происходит с белыми.
Трижды за время их спуска лифт останавливался на каком-нибудь этаже и подолгу застревал там, один раз — минут на пятнадцать. Когда такое случилось в первый раз, Бобби вопросительно глянул на Лукаса.
— Что-то в шахте, — ответил тот на невысказанный вопрос.
— Что?
— Другой лифт.
Лифты располагались в сердцевине "улья", шахты были оплетены шлангами водоснабжения и канализации, огромными кабелями электропроводки и еще какими-то обмотанными изоляцией трубами. Бобби решил, что это часть геотермальной системы, о которой рассказывал Бовуа. "Внутренности" Проекта вылезали наружу, стоило только раздвинуться дверям кабины: все грубо, оголено, как будто те, кто строил "улей", хотели, чтобы последующие жильцы точно знали, как именно работает вся эта механика и что куда ведет. И все вокруг, каждую видимую поверхность покрывала вязь наползающих друг на друга граффити, настолько плотная, что почти невозможно было различить хоть какую-нибудь отдельную надпись или символ.
— Ты ведь никогда раньше не бывал тут, Бобби? — спросил Лукас, когда двери в очередной раз захлопнулись и кабина опять стала опускаться.
Бобби покачал головой.
— А жаль, — продолжал Лукас. — Конечно, это вполне понятно, но все равно — стыд и срам. Дважды-в-День говорил мне, что ты не испытываешь особого желания засиживаться в Барритауне. Это правда?