Открыла глаза, но увидела один потолок, белые квадраты звуконепроницаемой плитки. Повернула голову влево. Белая пластиковая стена с этим дурацким ложным окном: высококачественная анимация какого-то пляжа — всякие там пальмы и волны. Если смотреть на воду достаточно долго, то можно заметить, что волны, которые накатываются на пляж, через некоторое время начинают повторяться. Похоже, что устройство повреждено или сносилось: прибой время от времени как будто запинается, да и красный закат над морем пульсирует, словно дефектная флюоресцентная трубка.
Попробуем вправо. Снова поворот головы. Прикосновение к шее пропитавшейся потом бумажной наволочки на жесткой синтетической подушке.
С постели напротив на нее смотрело лицо с синяками вокруг глаз, нос охвачен скобками из прозрачного пластика, поверх него — пленка из микропоры, по щекам размазано какое-то коричневое желе…
Энджи. Это — лицо Энджи, обрамленное отражением заикающегося заката за дефектным "окном".
— Кости мы не трогали, — говорил Джеральд, осторожно отдирая пленку, которая удерживала маленькую пластмассовую скобу вдоль переносицы Моны. — В этом-то вся и прелесть. Мы вживили в нос хрящ, введя его через ноздри, потом взялись за ее зубы. Улыбнись. Прекрасно. Нарастили грудь, надстроили соски клонированной, способной напрягаться тканью, потом подкрасили глаза… — Он снял скобу. — В ближайшие двадцать четыре часа постарайся не касаться лица.
— У меня от этого синяки?
— Нет. Синяки — вторичная травма от работы с хрящом. — Пальцы Джеральда на лице казались прохладными и уверенными. — К завтрашнему дню пройдет.
В Джеральде ничего стремного. Он дал ей три дерма, два синих и один розовый, такие гладкие и успокаивающие… А вот с Прайором все наоборот, но Прайор ушел, во всяком случае, его нигде не видно. Так приятно просто лежать и слушать, как Джеральд объясняет, что сделал, своим спокойным голосом. И поглядите только, что он умеет.
— Веснушки, — сказала Мона, потому что веснушки со щек исчезли.
— Стирание и еще немного клонированной ткани. Они вернутся. Чем больше времени ты будешь на солнце, тем скорее…
— Она такая красивая… — Мона повернула голову.
— Ты, Мона. Это — ты.
Она поглядела на лицо в зеркале и примерила ту самую знаменитую полуусмешку.
Возможно, Джеральд все же не лучше Прайора.
Снова вернувшись на узкую белую кровать, куда ее положили отсыпаться, Мона подняла руку, чтобы взглянуть на дермы. Транквилизаторы. В цветных "кнопках" колышется жидкость.
Подцепив розовый дерм ногтем, она сорвала его, прилепила на белую стену и с силой надавила большим пальцем. Вниз сбежала одинокая капля соломенного цвета. Мона осторожно сковырнула дерм со стены и вернула на руку. В синих жидкость оказалась молочно-белой. Их она тоже вернула на место. Может, врач и заметит, но ей хотелось знать, что происходит.
Мона посмотрела на себя в зеркало. Джеральд сказал, что сможет вернуть ей прежнюю внешность, если она когда-нибудь этого захочет. Тогда она еще удивилась, что он запомнил, как она выглядела. Может быть, он сделал снимок или еще что. Теперь, если вдуматься, нет уже никого, кто бы помнил, как она выглядела раньше. Она прикинула, что, возможно, единственным вариантом в этом случае была бы стим-дека Майкла, но она не знала ни его адреса, ни даже фамилии. Странное чувство — как будто та, кем она была раньше, выскочила на минутку на улицу, да так и не вернулась. Тут Мона закрыла глаза и сказала себе, что твердо знает, что она — это она, Мона, всегда была Моной, и что по большому счету ничего не изменилось, во всяком случае, за фасадом.
Ланетта говорила, что не имеет значения, как ты меняешь себя. Однажды Ланетта проговорилась, что у нее не осталось и десятой части того лица, с которым она родилась. Даже не подумаешь, ну если не считать черного на веках, так что ей никогда не приходилось возиться с тушью. Мона тогда еще подумала, что Ланетте сделали не такую уж хорошую операцию, и, должно быть, это как-то отразилось в ее взгляде, потому что Ланетта сказала: "Тебе стоило бы поглядеть на меня до того, дорогуша".
А вот теперь и она, Мона, лежит пластом на узкой кровати в Балтиморе, и все, что ей известно об этом городе, ограничивается завыванием сирен на улице да гудением вентилятора Джеральда.
Не понять как, но это гудение перешло в сон, и как долго она спала, Мона не знала. А потом возле кровати оказался Прайор, его рука лежала у нее на плече, и он спрашивал, не хочет ли она есть.