Аня сжалась в комок, готовая получить ответ самый неприятный, вплоть до удара в зубы, и тихо спросила:
— Чем пансион отличается от детдома, кроме обоев, мебели и мотивации спонсоров?
Андрей долго молчал, потом прищурился:
— У родителей, чьи дети отправились в детдом, может быть достойное оправдание. Например, они могут быть мертвы. А те, чьи дети учатся в пансионе, гарантированно сволочи. Ты об этом ведь?
— Не совсем. Все-таки у живых не пройдена точка невозврата.
— То есть любая живая сволочь лучше мертвой тем, что еще может исправиться?
— Что-то вроде того.
— У тебя потрясающе гуманистическое мировоззрение, — фыркнул Андрей.
— А у тебя, Андрей, помимо гуманистического мировоззрения, еще и достойные поступки наличествуют. Это, знаешь, поважнее будет.
— Это понимать как сарказм?
— Это понимать как признание в любви, — буркнула Аня. Вечно этот чурбан все трактовал наихудшим возможным образом. Как будто был Инсаровой Анной Андреевной номер два. — Оно что, опять неправильно оформлено?
Андрей беззлобно усмехнулся и притянул ее к себе:
— Да нормально. Я просто опять не нашел совпадения по ключевым словам. Пора менять настройки поиска.
— Убери уже свои колючки.
— Я вроде брился.
— Фигуральные.
Если операция принуждения Андрея к миру была сравнительно несложной и носила характер вполне приятный, то с Тимуром дело обстояло сложнее. Подросток последние дни августа демонстративно сидел на чемоданах, отвечал односложно и явно не стремился ничего выяснять. Особенно с Аней, которая была ему не мать, не мачеха, и вообще почти ровесница. Она вначале думала, что бы ему сказать такое умное и утешительное, а потом плюнула и решила сказать правду, как ее понимала. И, без особенной надежды, постучалась в его дверь, когда Андрей ушел на работу.
Тимур, как ни странно, высунул нос в коридор почти сразу.
— Я больше не ломал твоих игрушек. В чем дело?
— Хочу потрепаться за жизнь.