Сентябрь

Т-80УД, называемый экипажами ʺПрощай, Родинаʺ, последний из русских танков, приводимый в движение газовой турбиной. Этот экземпляр давно уже должен был стоять, вкопанный в землю по башню на китайской границе, как большинство других, переживших бои в Чечне. Но оказалось, что небольшое их количество осталось в районах Армейской Группы ʺБелостокʺ. И как раз эти танки оста­новили американское контрнаступление. Они остановили, только целых не осталось ни одного.

На засыпанных снегом улицах Оструви таких выжженных до последнего, ржавых холмиков было больше. Не помогло даже тяжелое топливо, в луже которого можно было погасить даже штор­мовую спичку, точно такое же как для реактивных истребителей. И что с того, что лобовой, слоистый панцирь выдерживал попадание подкалиберных снарядов с урановым сердечником. Русские восьми­десятки не встретились лоб в лоб с ʺабрамсамиʺ и ʺшварцкопфамиʺ; брошенные в город со слабым заслоном пехоты, они встретили там только ренджерсов, распыленных по развалинам и чердакам с легким противотанковым вооружением. В Оструви, пускай и в малом масштабе, повторился Грозный. Танки, слепые и неуклюжие в городе, горели от попадания кумулятивными снарядами, беспомощно вращая башнями, чтобы огнем из тяжелых пулеметов ответить стрелкам, спрятавшихся на верхних этажах. Как правило, все продолжалось очень недолго: вспышка, взрыв и очередная многотонная башня вглетала, кувыркаясь, в воздух. Очередной погребальный костер разгорался белым ослепи­тельным пламенем, магниевым жаром разбитых турбин.

Рокот дизеля отражался эхом от сожженных стен. Грузовик ехал медленно, объезжая разби­тые машины, подскакивая на выбоинах, скрытых под слоем мокрого снега. Дорог никто уже не ре­монтировал, даже временно, не стаскивал разбитый металлолом на обочину, не засыпал воронки от снарядов. Данная дорога значения уже не имела, ее стерли с карты, точно так же, как и лежащие при ней города и деревни. Все продвинулось дальше, на несколько сотен километров к югу. Здесь же остались лишь развалины и все мертвое, немногочисленные следы на снегу – одичавших собак и в той же степени одичавших людей. Здесь остались только такие.

Грузовик, поцарапанный "камаз" притормозил еще больше. Это не была машина повышенной проходимости, обычный гражданский грузовик с приводом на оба задних моста, небрежно заляпан­ный коричневой и зеленой красками. Только такие машины использовались в северных гарнизонах; они были оставлены здесь исключительно в силу бюрократической инерции, населяющей обезлюдев­шие города и ставящей народ на охрану переправ, которыми никто не пользовался.

Сразу же за поворотом на Ломжу дорогу загораживал транспортер, старый БМП-2, оскорби­тельно называемый "брэдли с голой задницей". Рядок прострелов в борту, в который попала очередь из пулемета полудюймового калибра, доказывал верность этого прозвища. В очередной раз был до­казан тезис, что способность плыть с марша и сильное вооружение – это еще не все, что и броня на что-нибудь способна пригодиться.

Эту развалину тоже никто с дороги не стащил. Никому не хотелось, тем более, что на обочине оставалось достаточно места для объезда. "Камаз" еще сильнее сбросил скорость, потому что обочи­на была засыпана снегом, а водитель не был уверен, не скрываются ли под ним какие-нибудь ловуш­ки. Скрежетнула коробка скоростей, брезентовый навес заколыхался, когда машина переезжала скрытые колеи. Какое-то время грузовик ехал прямо, несмотря на то, что передние колеса уже были повернуты, так как его толкали оба задних моста. Наконец-то передние колеса обрели сцепление с грунтом, и машина снова заколыхалась, выезжая на твердое покрытие.

Шум двигателя спугнул исхудавшего пса, который убежал в развалины, поджимая под себя вылинявший хвост. На загривке в спутанной шерсти выглядывали латки лысой кожи. Собаки быи устойчивыми, их осталось на удивление много. Они пережили первый удар нейтронных боеголовок, выстреленных батареями гаубиц МСТА, когда уже было известно, что основа американского наступ­ления – это мягкая плоть, а этот эвфемизм означал войска, лишенные броневой защиты. Выжили и следующие, когда российская авиация применило заряды объемного взрыва для подавления останков американских сил в лесах вдоль Буга.

Запыхтели тормоза с пневматическим усилением. Дорога закончилась, дальше разбитые танки полностью загораживали дорогу, объехать их было никак невозможно. "Камаз" замер на месте.

Открылась дверь кабины, поначалу оттуда вылетел зеленый, плотно набитый мешок и поле­тел по дуге в снег, тут же возле борта сожженного танка. Вслед за ним на землю спрыгнула низкорос­лая фигурка в слишком большой для нее летной куртке.

Фродо поднял мешок, остановился на миг, приложил ладонь к уху. Похоже, шофер что-то го­ворил, но грохот пережженного глушителя полностью забивал слова. Низушок мотнул головой, нетер­пеливо помахал рукой.

Раздался скрежет коробки скоростей. Солнце блеснуло на плоском лобовом стекле, когда "ка­маз" разворачивался. Фродо глядел на удаляющийся грузовик, пока тот не исчез за поворотом, засло­ненный развалинами. Стихающий рокот дизеля был слышен еще довольно долго.

Когда шум мотора затих, низушок, вместо того, чтобы идти, опустил мешок на снег. Оглядел­ся, сдвинул кожаную пилотку с кудрявых, черных волос. Глядел на развалины, тихие и спокойные, при­крытые саваном тающего снега. На почерневшие стены с пустыми, темными глазницами окон, на ске­леты выжженных танков, на вонзенную стволом в мусор М-16 с подвешенным на прикладе амери­канским шлемом.

Тишина, неподвижность и забытье. Он ожидал подобного вида, по дороге услышал достаточ­но много. Но услышать, это одно, но вот увидеть самому…

Он стоял и глядел, несмотря на предупреждения о до сих пор еще сильном вторичном излуче­нии корпусов разбитых машин. Тишина и неподвижность, целенький саван снега.

Коротышка даже вздрогнул, увидав струйку дыма, вздымающуюся прямо в небо, в безоблач­ную и безветренную синеву.

- Ёлки зеленые, - произнес Фродо вслух.

Струйка дыма поднималась с плоской крыши пивной, пугающей темными окнами, из которых исчезли куски фанеры.

Низушок поднял мешок и двинулся медленно, даже не подумав о том,, стоит ли вытащить ору­жие. Шел он все быстрее, проходя мимо перевернутой скорлупы танковой башни, перескочил через длинный ствол пушки, на которой даже сохранилась теплоизоляция. Он глядел в черную дыру от вы­битых петель дверей, как бы ожидая, что уже через мгновение погрузится в знакомую и привычную вонь и говор многоязычных голосов, в теплый запах капусты и дыма – и табачного, и конопляного – в неизбывный смрад самогонки. И что голоса притихнут на миг, даже пошлые песенки, что сам он от­правится к столику под простреленным окном.

Шаги застучали по плиточному полу; темный, пустой зал с сугробами под окнами. Сваленные в угол стулья, свисающие из-под потолка разбитые корпуса ламп дневного света. Пустота и тишина. Зрение уже начало привыкать к полумраку, вылавливало мелочи. Отмеченные оспинами выстрелов стены, истлевшие, грязные битвы в углу. Что-то скрипнуло под ногой. Фродо остановился, глянул. Пу­стой одноразовый шприц из военного комплекта, порция морфия, называемая "блаженной смертью". Рассыпанные гильзы и обрывки пулеметных лент. Выстрелянная труба LAW. Пустота и тишина.

Призрак. Нет никакого дыма, и не может быть. Нет ничего, кроме покрывающего все и вся сне­га, собак-мутантов, пустоты и тишины. Кроме смерти.