Сентябрь

Он гнал редкие, рваные тучи по флюоресцирующему от пыли небу; грохотал обрывками жести в развалинах, лизал ржавые кожухи танков, катил перед собой клубы тряпья и бумаг. Мокрый снег, к вечеру связанный тонким слоем ледка, таял, стекал ручьями, которые соединялись в грязные потоки, лил на голую землю, разбитые шлемы, на мусор из домашних останков и кирпича. Он же прижал к земле немногочисленные еще стоящие деревья, выл и свистел в безлистых уже более года ветках. На березы и липы, клены и каштаны, что стояли мертвыми и голыми — на первых жертв климатиче­ских перемен.

К утру ветер утих. Встал ранний июньский рассвет, весь в феерии красок: желтой, алой и фи­олетовой, рассвет, обезумевший красками, когда лучи выглядывающего из-за горизонта солнца пре­ломлялись и рассеивались на пылевых частицах.

Солнце поднималось все выше, все более пригашенное, вылинявшее на сером небе. Тогда же вернулся мороз, сковал размякшую почву, застеклил лужи, превратил грязь в твердые комья, по­крыл слоем седого инея ржавую броню и стены.

За Острувью шоссе спускается с небольшого возвышения, сразу же за последними застройка­ми, от которых остались только развалины. Шоссе входит в леса, посаженные словно под шнурок, на грунтах из подляских песков с несчастными сосенками.

Шаги стучали по асфальту, разбитому гусеницами, разорванному морозами, вздыбленному снарядами с сердечниками из обедненного урана. Тонкие сосенки стояли прямо, ровными рядами, стволы, нацеленные в серое небо. Ряды стволов, с которых ветры содрали кору и немногочисленные спасшиеся ветки. А помимо них не было ничего, никакой лесной подстилки, кустов или мха. Все превратилось в золу в краткой вспышке огненной бури, когда сдетонированное облако аэрозоли рас­ползлось сплющенным взрывом.

И даже зола пропала, всосанная ураганом, который высвободил взрыв. Остатки зоы развеяли ветры, горячие и морозные попеременно, что прокатились здесь за последние годы и месяцы. Оста­лись только стволы, заякорившиеся корнями в сером песке, ободранные от коры и веток, выглажен­ные несомым ветром песком и ледовыми кристалликами.

Огонь безумствовал слишком коротко, после чего его сдул вздымающийся поток воздуха. Лг­глнь испепелил все, что можно было испепелить, превратил в пыль, поднятую до самой стратосферы. Он бушевал слишком недолго, чтобы расплавить асфальт, чтобы шоссе потекло смолистой рекой. Дорожное покрытие осталось, и только обычная эрозия все сильнее крошила куски асфальта.

Дорога слегка сворачивала возле одиноко стоящего имения или домика лесника, сразу жке при выходе незавершенной объездной трассы. По крайней мере, Фродо помнил, что домик где-то здесь был, теперь же от него остались нечеткие очертания фундамента, куча кирпича от печной тру­бы и печных же кафельных плиток. Он остановился на минутку, исходя паром дыхания.

Непонятно зачем, он перескочил канаву, подошел к развалинам. Концом сапога ударил за­ржавевшее ведро, но ногу тут же убрал. В этой кошмарной тишине жестяной звук прозвучал с силой выстрела. Он инстинктивно обвел округу стволом "абакана". Тишина прямо звенит в ушах, а еще лишь собственное дыхание и ускоренный стук сердца.

Пришло решение ненадолго остановиться, взять себя в руки. С тех пор, как прошел мимо по­следних застроек, шел напряженно, ожидая подвоха, разглядываясь и прислушиваясь. При этом по­нимал, что ничего хорошего это не обещает. Здесь пока что более или менее безопасно, во всяком случае, так утверждал Кудряш. В меру безопасно. Если сейчас не удержит нервы на поводке, легко закончит жизнь в качестве закуски.

Фродо присел на бетонном фундаменте, сбросил рюкзак, перекрещивающую грудь ленту со снарядами к гранатомету. Какое-то время копался в кармане в поисках сигарет.

Более всего его злило то, что он и сам не знал, чего ожидает. С самого рассвета, с момента принятия решения в голове был кавардак. Сам он толком не знал: то ли, по-настоящему, идет, чтобы дойти, или только лишь затем, чтобы умереть. А еще больше злило то, что было ему все равно. За­мерцал огонек газовой зажигалки. Фродо затянулся дымом, поднял голову, глядя в размытый, засло­ненный пылью диск солнца на сером небе. Солнце светило прямо в лицо, но не грело, было холод­ным, словно свет люминесцентной лампы.

Фродо вздрогнул. Подбитая искусственным мехом куртка и штаны из горетекса были теплыми, в ходе быстрого марша он сам даже упрел. Тем не менее, по телу прошла холодная дрожь.

Он курил быстро, нервно, глубоко затягиваясь, так что окурок начал жечь пальцы. Фродо щелк­нул ими, так что бычок улетел по далекой дуге. Он хотел уже встать, но замялся, покопался в пачке, вытащил следующую сигарету. Впервые в жизни ему по-настоящему захотелось хлебнуть пар­шивого самогона. Он знал, что это было бы самоубийством, для увеличения собственных шансов ему нужна была максимальная эффективность органов чувств. И он знал, что вызванная спиртным фальшивая уверенность в себе, самое большее, сделала бы смерть более легкой… А может так было бы и лучше, подумал он. Тихо захихикал, но тут же его передернуло, так прозвучал этот смех в тиши мертвого леса.

- Хочу умереть во сне, как мой дед… - пробормотал коротышка себе под нос. – А не вопить от страха, как его пассажиры…

Кривясь от отвращения, он сплюнул. Глупеешь, Фродо, пришла мысль. Совсем глупеешь. Возьми себя в руки или сразу же пальни себе в лоб… Нет. Не могу. Пускай это сделают другие.

Тяжело дыша, он поднялся. Какую это херню я несу… Шарики за ролики заходят… Возьми себя в руки, парень… Здесь еще, более-менее, безопасно.

- Там еще, более-менее, безопасно. – Кудряш заряжал блестящие патроны в искривленную дугой обойму. Пружина металлически щелкала, когда очередной патрон исчезал в прозрачно-матовой коробочке. Кончики пуль были покрашены красной краской: запрещенные всяческими конвенциями разрывные пули.

Фродо кивнул. Он отвел затвор "абакана", который выбрал из целой кучи всяческого оружия, сброшенного в углу. Нажал на спусковой крючок, щелкнул боек, патронов в патроннике не было.

Он прикрыл веки, большим пальцем передвигая рычажок. Тот перескакивал, слегка сопротив­ляясь. На предохранителе. Одиночная стрельба. Очереди из двух патронов. Непрерывный огонь. Ни­зушок открыл глаза. Сходится. Ему хотелось привыкнуть к оружию, раньше таким он не пользовался. К счастью, оно весьма походило на старого, доброго калаша, даже оптический прицел был таким же, как в последних моделях АК-74.