Сентябрь

Когда Фродо проходил мимо выкрашенного оливковой краской борта со сделанной по шабло­ну надписью, он чувствовал ледяную дрожь, спускающуюся вдоль позвоночника. Что-то было в этой стоящей посреди дороги машине, нечто такое, что он выразительно чувствовал, будто нацеленный в спину взгляд. Плененный в металлической коробке безголосый вопль. Низушок прибавил шагу, не­вольно прислушиваясь, боясь повернуться, чтобы не увидеть… Чего? Трудно сказать.

Он знал, что все это глупости. Они мертвы уже пару лет. Торчат там, внутри, высохшие и му­мифицированные, в своих новеньких комбинезонах из вечного номекса, которого не способны тронуть ни время, ни бактерии. И они будут торчать там, пока туша ледника не раздавит всего, пока не спрес­сует и не перемелет. Никто не вскроет люк, не глянет пустыми глазницами, не помашет, предупре­ждая, высохшим костлявым пальцем.

Тем не менее, он машинально прибавил скорости, все еще чувствуя, как встают дыбом воло­сы на загривке, как безголосый, замкнутый под броней крик… Угрожает?

Призывает?

Его, чужака в мертвом, наполненном пеплом лесу.

Стучат сапоги по асфальту, снежные хлопья кружат перед самым лицом. Превращается в кап­ли пар дыхания, столь громкого в пронзительной тишине.

Делаются тише голоса под крышкой черепа. Они уже не звучат будто угроза, скорее, словно предостережение. Будто плачущий радиосигнал из первой серии ʺЧужогоʺ. Фродо остановился, тяже­ло дыша, опустился на колени. С сухой травы собрал горсть не растаявшего пока снега, втер его в лицо, оставляя на нем грязные потеки. Мотнул головой.

С ума сходишь, придурок, подумал со злостью. От страха глупеешь. Собрав всю волю в кулак, он приказал себе поглядеть на стоящий БТР. Мертвый и тихий, с поднятым стволом пушечки, все еще грозящей врагам, которые давно уже улетели.

На ноги он поднимался медленно, ругаясь себе под нос. Оттирал мокрые ладони о штаны, обещая себе взять себя в руки, двинуться дальше, беречься настоящих, а не выдуманных опасно­стей. Еще раз глянул на бронетранспортер.

- Долбаные янки, - буркнул он, переводя буквально выписанную на борту надпись. - Долбаные янки! - повторил громко, опасаясь того, что сейчас взорвется истеричным смехом. Голоса, курва, го­лоса. Голоса и откровения… Возможно, еще…

Осторожно! Вспыхнул в голове окрик. Еще до того, как увидел отскочившую рикошетом об ас­фальт пулю, еще до того, как до него добрался грохот выстрела, Фродо уже вскидывал карабин, уже поворачивался, одновременно падая по направлению канавы. Слишком медленно. Следующая пуля попала чуть повыше щиколотки, нога подломилась. Низушок скатился по краю придорожного рва, не выпуская оружия из рук. Следующая очередь пошла верхом; Фродо слышал стук пуль, громкие шлеп­ки, когда пули вонзались в стволы деревьев по другую сторону шоссе. Но сам он еще не чувствовал боли, только онемение, от щиколотки и до самого колена. Ему казалось, будто нога стала чем-то чу­жим, мертвым, бесчувственным бременем, непонятно зачем прицепленным к остальному телу. И до сих пор звучал в голове предупредительный окрик. Осторожно. А точнее: look out – Берегись!

Тишина. Уже проходил первый шок, Фродо даже отважился поглядеть на ногу, на выкручен­ную ступню. Многого не увидел: немного крови с размазанной грязью. Попытался пошевелить ступ­ней, потом только пальцами. И даже не почувствовал, что пытался.

Сейчас он начал размышлять на удивление четко. Куда-то делся сопровождавший с самого начала страх. Страх, существование которого коротышка осознал только лишь сейчас, когда тот ис­чез.

- Ну, приятель, на сей раз уже по-настоящему хреново, - буркнул Фродо вполголоса. Он сунул руку за пазуху, коснулся небольшого, плоского пакета. И оскалился в злорадной усмешке. А не будет вам перекуса, подумал. Разве что любите фарш…

Пятьсот граммов семтекса. Хорошего, еще чехословацкого, из старых запасов. Будет доста­точно. Но еще не сейчас. Фродо вывернул голову, пробуя осмотреться. Стреляли издалека, с самой границы дальности, потому-то и такая низкая точность. А вот теперь подходят, осторожненько, а ну как мясцо еще живое. Вспотевшими пальцами низушок извлек из ленты снаряд для гранатомета. Щелкнул затвор. Фродо нацелился немного вслепую, приблизительно в том направлении, откуда стреляли. Он уже собрался было нажать на спусковой крючок, как быстренько глянул вдоль идущей вдоль шоссе дренажной канавы.

Метров двадцать, самое большее – двадцать пять… Коротышка приподнялся на локтях, пере­двинулся. Все нормально, пока что не болит, вот только крови все больше. Неожиданно он начал спе­шить; сорвал с шеи шарф, крепко затянул под коленом, подкручивая узел куском палки. Фродо пони­мал, что слишком сильно, что вскоре придется ослабить, но он уже не морочил этим голову. Он не ду­мал, чтобы эта нога еще могла для чего-то пригодиться. Низушок вытащил остальные заряды, сло­жил их на коленях, чтобы не загрязнить песком и чтобы потом не было проблем с заряжанием. Какое-то время он делал глубокие вдохи, вглядываясь в серое небо, смахивал со лба пропитанные потом пряди волос. Затем изготовился и нажал на спусковой крючок.

Еще до того, как разорвалась первая граната, затвор щелкнул и выбросил на дно дренажного рва дымящуюся гильзу. Через мгновение – второй выстрел, чуточку влево, третий и четвертый. Хва­тит, чтобы прижать их, это же не солдаты, они не бросятся вперед, чтобы выйти из-под обстрела.

Фродо пополз с ужасной, как ему самому казалось, медлительностью, волоса за собой ранен­ную ногу, словно бесчувственное бревно. Из леса донесся бешеный вой, загремела беспорядочная пальба. Курва мать, подумал низушок, не менее двух "калашей".

Карабин, который Фродо тащил за ремень, ужасно мешал. Тем не менее, тряпичную лямку он не пустил, зная, что оружие пригодится, если даже не для стрельбы, то как палка, на которую можно будет опираться.

К треску "калашниковых" прибавился более глубокий, более громкий звук. Гладкоствол…