– Ты о моем пристрастии к старине? Теперь уже и мои собственные речи – седая древность. Однако прежние проблемы так никуда и не делись. Политики сводят мир воедино, технологии же его дробят. Крохотные анклавы навроде Республики не следует трогать. Чтобы, если мы прикончим себя собственными руками, было кому собирать обломки.
– Есть Земля, – напомнил Фецко.
– Какой смысл говорить о варварах, – с этими словами Понпьянскул отхлебнул фраппе с транквилизатором.
– Будь у тебя, Понпьянскул, достаточно мужества, – заявил Росс, – ты бы отправился в Республику и занялся этим вопросом сам.
– Могу поспорить, – хмыкнул Понпьянскул, – что соберу там просто убийственные улики.
– Чушь, – сказал Феттерлинг.
– Это что, спор? – Росс смерил обоих взглядом. – Тогда я буду судьей. Если вам, доктор, удастся найти улики, которые проймут даже мою носорожью чувствительность, мы все согласимся, что правда на вашей стороне.
– Давненько я не… – заколебался Понпьянскул.
– Испугался? – захохотал Росс. – Тогда сиди себе и делай загадочный вид. Тебе же нужен фасад загадочности, так? Иначе кто-нибудь из молодых акул схарчит тебя за завтраком – и дело с концом.
– Один раз после чистки были уже такие желающие позавтракать, – заметал Понпьянскул. – Подавились.
– Так это ж двести лет назад, – продолжал подзадоривать его Росс. – Я вспоминаю некий эпизод с – как это там было? – с бессмертием через применение кельпа.
– Что?
Понпьянскул моргнул. Постепенно воспоминания, похороненные под грудой десятилетий, пробились наверх.
– Кельп, – сказал он. – Волшебное растение из земного океана. – Он продолжал, цитируя сам себя:
– Друзья! Что изменит ваш каталитический баланс? Ответ: кельп. Чудесное растение, рожденное морем и измененное генетически, способное ныне произрастать в pane – соляном растворе, от которого прослеживается происхождение самой крови… Господи боже мой, дальше не помню.
– Он торговал пилюлями из кельпа, – поведал обществу Росс. – Устроил себе контору в какой-то надувной трущобе. Радиация там была такая – можно яичницу на переборках жарить…
– Плацебо, – сказал Понпьянскул. – В те времена Голдрейх-Тримейн был полон дикорастущих. Горняки, беженцы, прожаренные радиацией. Тогда Бутыль нас еще не защищала. А если пациент выглядел уж совсем безнадежно, я примешивал немного обезболивающего.
– Всем нам не дожить до таких лет без некоторых процедур, – сказал Линдсей.
– К черту воспоминания, Мавридес, – рыкнул Феттерлинг. – Росс, я желаю знать, на что спорю. Что я выиграю, если у Понпьянскула ничего не выйдет?
– Мой дом, – сказал Понпьянскул. – В Колесе Фицджеральда.