Ему зааплодировали.
– Признайте, Евгений, – сказал он. – ЦК процветает в новом моральном и интеллектуальном климате. Это не поддается измерению и прогнозам, а потому пугает вас как ученого. Постгуманизм предлагает гибкость, свободу и достаточно дерзкую метафизику, чтобы претворить в жизнь целый мир. Он позволяет нам предпринимать такие экономически абсурдные проекты, как терраформирование Марса, на что вы со своим псевдопрагматичным отношением никогда бы не решились. И все же подумайте о будущей прибыли.
– Семантические трюки, – хмыкнул профессор. Раньше я его не видел. Я подозревал, что Уэллспринг привел его сам исключительно ради того, чтобы спровоцировать.
Я и сам когда-то сомневался в некоторых аспектах постгуманизма ЦК. Но открытый отказ от поиска моральной определенности освободил нас. Когда я разглядывал воодушевленные разрисованные лица аудитории Уэллспринга и сравнивал с мрачной натянутостью и завуалированным коварством, что некогда меня окружали, я чувствовал, как переполняюсь энергией. После двадцати четырех лет параноидального обучения под началом Совета Колец и еще двух лет под псами сегодня я наконец со взрывом освобожусь от давления.
Я занюхал фенэтиламин – «естественный» амфетамин самого тела. Вдруг закружилась голова, словно пространство в ней заполнилось раскаленным докрасна протопространством первобытного космоса де Ситтера, в любой момент готовым на пригожинский прыжок в «нормальный» пространственно-временной континуум, на второй уровень сложности по Пригожину… Постгуманизм, следуя линии, предложенной древним земным философом Ильей Пригожиным, вышколил нас мыслить в категориях остановок и рывков, структур, что накапливаются по негласным закономерностям. Я понял этот принцип на себе – ведь мое собственное умеренное притяжение к ослепительной Валерии Корстад сгустилось в узел страсти, который супрессанты могли только приглушить, но не уничтожить.
Она танцевала по комнате – инкрустированные пряди ее инвесторской юбки извивались, как змеи. Она обладала безликой красотой перестроенных, на которую накладывалась изобретательная и соблазнительная краска ЦК. Я никогда не видел никого желаннее, и по коротким и натянутым моментам флирта знал, что между нами стоят только псы.
Уэллспринг взял меня под руку. Его аудитория уже рассосалась, пока я замер, вожделея Валерию.
– Сколько еще, сынок?
Застигнутый врасплох, я посмотрел на экран своих часов на предплечье.
– Всего двадцать минут, Уэллспринг.
– Славно, сынок, – он славился употреблением архаических слов, вроде «сынок». – Как только псы уйдут, праздник будет твой, Ганс. Я не задержусь, чтобы затмевать тебя. Кроме того, меня ожидает Царица. Царицына Доля при тебе?
– Да, как ты и просил, – я отклеил контейнер от липкого участка на бедре и передал.
Уэллспринг поднял крышку сильными пальцами и заглянул внутрь. Потом громко засмеялся.
– Господи! Какая красота!
Вдруг он резко опустил открытый контейнер, и подарок Царице завис в воздухе, поблескивая над нашими головами. Это был искусственный драгоценный камень размером с детское личико, а его резные грани переливались зеленым и золотым цветами эндолитного лишайника. Кружась, он отбрасывал нам на лица блики раздробленного света.
Пока самоцвет падал, появился Кулагин и подхватил его кончиками четырех пальцев. При изучении камня его левый глаз – искусственный имплантат – мрачно поблескивал.
– Дзайбацу Эйсё? – спросил он.
– Да. Они занимались синтезом; лишайник – особый вид, созданный мной лично. – Я заметил, что рядом начали собираться любопытные, и громко произнес: – Наш хозяин – знаток.
– Только финансов, – сказал Кулагин тихо, но столь же выразительно. – Теперь я понимаю, почему ты запатентовал процесс на свое имя. Это поразительное достижение. Разве хоть один Инвестор устоит перед живой драгоценностью, друзья? Вскоре наш адепт станет богатым человеком.
Я быстро взглянул на Уэллспринга, но тот незаметно прикоснулся пальцем к губам, а после громко произнес:
ebooksa