Схизматрица Плюс

Я подобрался ближе. Никогда не видел Инвесторов воочию. И все же спустя миг заметил, что с ее кожей что-то не так. Сперва я принял это за обман зрения. Но потом увидел, что она сжимает в руках.

Камень с лишайником. От жадности когтистой хватки одна из граней, уже ослабленная кислотами лишайника, раскололась. Высвободившись из хрустального узилища и неистово ускорившись в мощном освещении, лишайник пополз на ее чешуйчатые пальцы, потом по запястью, а затем – во взрывном пароксизме жизни – по всему телу. Она блестела зеленым и золотым от всепожирающего меха. Даже глаза, даже десны.

Я вернулся на корабль. О нас, шейперах, всегда говорят, что под давлением мы мыслим кристально ясно, как бриллианты. Я реактивировал дронов и приказал зарыть штольню. Они забили ее ледяными осколками и расплавили их с помощью бортовой ракеты.

Я доверял интуиции, но к этому вела вся моя подготовка. Вот почему я ограбил покойную Царицу и загрузил все самоцветы на борт. Меня переполняла уверенность, необъяснимая любой логической цепочкой. Передо мной лежало будущее – как дремлющая женщина, ожидающая объятий возлюбленного.

Записи Уэллспринга принадлежали мне. Корабль был его последним святилищем, запрограммированным заранее. Тогда я понял страдания и амбиции, гнавшие его вперед – и теперь они стали моими.

Его мертвая рука привела представителей каждой фракции засвидетельствовать пригожинский имплантат. Протокластер, уже висевший на орбите, состоял из одних дронов и мониторов. Только естественно, что наблюдатели обратятся ко мне. Ведь это мой корабль управлял дронами.

Об участи Уэллспринга мне рассказали первые охваченные паникой беженцы. Его вытащили ногами вперед из привата – следом за обескровленным трупом несчастной Валерии Корстад. Больше никогда она не принесет радости. Больше никогда его харизма не очарует Клику. Возможно, это двойное самоубийство. Но скорее всего, она убила его, а потом – себя. Уэллспринг всегда думал, что ему под силу исцелить все. Сумасшедшая женщина и бесплодный мир были неразрывно связаны в одном и том же вызове его способностям. В конце концов он дошел до своего предела – и погиб. Подробности едва ли имели значение. В любом случае и Уэллспринга, и Валерию поглотил приват.

Когда я услышал новости, лед вокруг моего сердца сомкнулся – непрерывный и чистый.

Когда айстероид начал падать в атмосферу, я транслировал завещание Уэллспринга. Приемники всосали трансляцию, пока в разреженном, оголодавшем воздухе Марса чертили дымный след летучие вещества.

Я солгал о завещании. Я его выдумал. Под рукой у меня имелись записи Уэллспринга; оказалось несложно изменить мой искусственный голос, чтобы подделать голос Уэллспринга и заложить фундамент для своего судьбоносного восхождения. Я должен был объявить себя наследником Уэллспринга ради будущего ТК – Терраформ-Кластера.

Власть копилась вокруг меня, как сплетни. Поговаривали, что под броней я и есть Уэллспринг, что это Ландау умер с Валерией в ЦК. Я поощрял слухи. Заблуждения сплотят Кластер. Я знал, что ТК будет городом, не знающим себе равных. Здесь абстракции обретут плоть и кровь, здесь нас будут питать фантомы. Стоит нашим идеалам ворваться в бытие, как ТК начнет беспрепятственно набирать силу. Одни только драгоценности давали мне власть, с которой могли потягаться немногие картели.

С пониманием пришло прощение. Я простил Уэллспринга. Его ложь, его коварство заставили меня действовать намного лучше химерической «истины». Какое она имеет значение? Если нам нужна твердая опора, пусть истина вращается вокруг нас.

И устрашающая красота столкновения! Ослепительная линейность падения! Лишь одно из многих, но самое дорогое для меня. Когда я увидел молочные брызги удара о Марс, потрясающий оргазмический поток пара из тайной, замерзшей гробницы Царицы, я тут же понял то, что давно знал мой ментор. Человек, которого влечет нечто большее, чем он сам, дерзнет всего и не устрашится ничего. Совершенно ничего.

В своей черной броне я правлю Полиуглеродной Кликой. Их элита – мои советники. Я помню о холоде, но больше не страшусь его. Я похоронил его навсегда – как холод Марса похоронен под кишащим ковром зелени. Я и Уэллспринг, теперь единые, вырвали из-под власти смерти целую планету. И я не страшусь холода. Нет, больше нет.

Глубинные сады

Краулер Мирасоль скакал по колдобинам Моря Адриана под истерзанным марсианским небом. Близ границ тропосферы на бледно-сиреневом фоне извивались грязные ленты струйных течений. Мирасоль наблюдала за ветром сквозь изъеденное песком, почти матовое лобовое стекло. Ее преобразованный мозг предлагал череду визуальных аналогий: змеиные гнезда, сети, полные темных угрей, паутина черных артерий.

С утра краулер упорно спускался на равнину Эллады, и атмосферное давление возрастало. Марс лежал под толстым воздушным одеялом, как больной в лихорадке, истекая подпочвенным льдом.

На горизонте под извечными письменами струйных течений с головокружительной скоростью поднимался грозовой фронт.

Мирасоль эту равнину не знала. Восстановительный лагерь, закрепленный за ее группой, паттернистами, располагался в северной части Большого Сырта. Ветры там были обычным делом и достигали двухсот миль в час, и их загерметизированный лагерь трижды оказывался погребенным под барханами.

Мирасоль понадобилось восемь дней непрерывного передвижения, чтобы достичь экватора.