Гайдзин

22
18
20
22
24
26
28
30

– Да, господин, конечно, господин, – лепетал старик.

– Закрой рот! Повернитесь спиной, лицом в угол, и закройте глаза, все до одного. Завяжите себе глаза поясами!

Они подчинились. Мгновенно.

Сайго было восемнадцать. Высокий, могучего телосложения, с резкими красивыми чертами лица, он был одет в короткую темную рубаху и штаны, похожие на те, что носили самураи в гостинице, но без доспехов. Два меча и соломенные сандалии довершали его наряд. Убедившись, что крестьяне ничего не видят и послушны ему, он сел возле двери, выглянул наружу через порванную оконную бумагу и стал ждать.

Он отчетливо видел заставу и караульные помещения. Солнце еще не зашло, поэтому застава была еще открыта для тех, кто возвращался поздно. У него и у его людей ушло много дней на то, чтобы найти это место, идеально подходящее для их целей. Задняя дверь выходила в лабиринт улочек и тропинок, ничего не могло быть лучше на случай неожиданного отступления. Сегодня днем, едва лишь кортеж сёгуна миновал заставу, он внезапно захватил этот дом.

Шаги. Его рука легла на меч, потом расслабилась. В дом молча вошел еще один юноша, потом еще один – с другой стороны. Вскоре к ним присоединились еще семь человек. Один встал на страже снаружи дома, другой – на углу переулка, там, где он выходил на Токайдо. Одиннадцатый человек прятался в деревне, он был курьером, который помчится с радостной вестью об успехе в Киото к Кацумате, и это будет сигналом для нападения на Огаму и захвата Дворцовых Врат. Все сиси были сильными молодыми людьми, одетыми, как и он, без доспехов и гербов, в прошлом госи – самураи низшего ранга, – теперь ронины, все более или менее одного возраста, от девятнадцати до двадцати двух. Только восемнадцатилетний Сайго и семнадцатилетний Тора, его первый помощник, были моложе. Холод, проникавший через порванную бумагу окон, вызывал дрожь, – холод и то напряжение, в котором они пребывали.

Знаками он показал им, чтобы они проверили свои мечи, сюрикены и другое смертоносное оружие, – слова не были нужны во время этой процедуры. Все, что можно было спланировать, было уже решено за эти дни. Они все согласились, что это должно произойти в молчании. Он выглянул в окно. Круг солнца касался горизонта, небо было чистым. Пора.

Он торжественно поклонился им, и они поклонились ему.

Его внимание опять вернулось к крестьянам.

– Три человека останутся снаружи, – грубо сказал он. – Если хоть один из вас шевельнется до того, как я вернусь, они сожгут дом и все постройки.

Старик снова всхлипнул.

Сайго махнул рукой остальным. Они вышли следом за ним. Часовые снаружи и на углу присоединились к ним. Теперь пути назад не было. Те, кто были буддистами, произнесли последнюю молитву перед алтарем, те, кто исповедовал синтоизм, зажгли последнюю благовонную палочку и таким образом соединили дух свой с ниточкой дыма, которая символизировала зыбкость и эфемерность жизни. Каждый написал свое предсмертное стихотворение и пришил на грудь своей туники. С гордостью каждый написал, откуда он родом, только имена были указаны вымышленные.

Выйдя в переулок, они разделились на пары, каждая пошла в свою сторону. Скоро все заняли свои места, спрятавшись в высоком бурьяне рядом с бамбуковой оградой позади гостиницы, так чтобы можно было видеть друг друга, Сайго – у юго-восточного угла. Крепкая ограда высотой три метра была сделана из толстых бамбуковых шестов, заостренных наверху. К этому времени тени уже начали расплываться в наступающих сумерках.

Они ждали. Сердца тяжело стучали в груди, ладони вспотели, малейший шорох казался им вражеским патрулем. Во рту у каждого странный крепкий привкус. Приступы режущей боли в чреслах. Где-то рядом в траве настойчиво заскрипел сверчок, подзывая подругу. Сайго вспомнил свое предсмертное стихотворение:

Сверчок, что песнь так радостно поет, —Недолог его век.Так лучше радостью его наполнить, чем печалью.

Он почувствовал, что взгляд его туманится, как туманилось небо над ним. Так прекрасно быть таким счастливым и при этом испытывать такую печаль.

Из-за ограды до них доносились голоса слуг, прислужниц, иногда самураев, стук металлических тарелок: кухня располагалась недалеко от них. Откуда-то издалека долетали звуки сямисэна и голос певицы. Ожидание. Пот катился по лицу Сайго. Потом он услышал приближающийся, едва уловимый шорох кимоно и шепот девушки: «Голубая радуга… Голубая радуга». Тишина. Снова лишь обычные звуки гостиницы.

Он тут же сделал знак Торе рядом с ним. Юноша неслышно обошел все остальные группы, передал им эти слова и вернулся. По знаку Сайго каждая пара нашла лестницы, которые они изготовили заранее и с большой тщательностью замаскировали и спрятали в бурьяне, приставила их к ограде. Он снова посмотрел на небо.

Когда последний луч солнечного света погас, он подал новый знак, и все они, как один человек, вскарабкались по лестницам наверх, перелезли через ограду и спрыгнули на землю, вскопанную и мягкую, тут же присели и замерли в заботливо подстриженном кустарнике, не шевелясь, но готовые к немедленной атаке в лоб.

Непостижимо, но тревоги пока никто не поднял. Они осторожно подняли головы. Впереди, в шестидесяти шагах от них, стояли бунгало, отведенные для сёгуна. Только соломенные крыши виднелись поверх высокой толстой изгороди, крыши большого спального павильона и бань чуть возвышались над остальными. Главный вход оказался довольно далеко от них, его ворота все еще были открыты. Все в точности, как они ожидали. Кроме стражников, их оказалось гораздо больше, чем они рассчитывали. Желчь поднялась к горлу, и во рту загорчило.

Справа от них находились постройки главной кухни, там дымились огромные котлы, меж ними сновали повара и помощники – кухня тоже охранялась. Слева и вокруг изгороди были разбросаны дома для гостей, каждый в своем саду с ручьями и мостиками, к каждому вела ухоженная дорожка, петлявшая среди подстриженных кустов. Там царила тишина, и ни один дом не был освещен изнутри, только на веранде горел одинокий фонарь. Их сердца опять болезненно сжались, ибо они надеялись, что эти дома будут заняты и смогут служить им прикрытием и отвлекать противника.