Он снова здесь

– Не-а, – со вздохом призналась она, – тут все как попало, мойфюрыр! Мы ж не в Китае. Вот где цензура лютует!

– Это полезная информация, – заметил я.

Глава XIII

Я был рад, что мне не довелось наблюдать, как после войны страны-победительницы разделили немецкий рейх. Это зрелище просто разорвало бы мне сердце. Хотя надо признать, что при том состоянии, в каком находилась страна, хуже мне уже бы не стало. Даже запасы капусты, как я узнал – правда, из документов безусловно пропагандистского толка, – были крайне ограниченны. Зима 1946 года выда лась в общем и целом неблагоприятной. Хотя при ближайшем рассмотрении я не нахожу в этом ничего плохого: согласно древнему спартанскому идеалу воспитания в безжалостной и жестокой обстановке рождаются самые сильные дети и народы, а голодная зима, которая со всей беспощадностью впечатается в память нации, в будущем заставит эту нацию крепко подумать, прежде чем проиграть еще одну войну.

Если верить демократическим летописцам, стоило мне выбыть из активной политики в конце апреля 1945 года, и нас хватило еще всего на одну жалкую неделю боев. Я отказываюсь это обсуждать. Сопротивлению “вервольфов” дал отбой сам Дёниц, а дорогостоящие бункеры Бормана вообще не были использованы по назначению. Даже хорошо, что русские захлестнули Берлин своими ордами, и не важно, сколько жизней они унесли, без жертв в таком деле никак не обойтись. Должен признаться, я с затаенной радостью искал в документах сведения о том, какие горькие пилюли ожидали заносчивых американцев. Но, к моему глубочайшему разочарованию, оказалось, что ни одной.

Трагедия.

Вновь подтвердилось то, о чем я писал еще в 1924 году: в конце войны оказывается, что самые ценные элементы народа самоотверженно пали на фронтах, а в наличии остались лишь отбросы от посредственных до низкосортных, которые себя жалеют или нелепым образом жеманятся, вместо того чтобы устроить американцам подобающую кровавую баню из подполья.

Признаюсь, на этом этапе размышлений я сделал для себя одну заметку. Вообще, любопытно, что, отойдя на некоторое расстояние, получается взглянуть на вещи совершенно по-новому. Я же сам ранее указал на факт ранней гибели на войне лучших элементов народа – и просто поразительно, как я мог думать, будто в следующей войне все пойдет иначе. Так что теперь я добросовестно записал: “На будущей войне вперед идут низкосортные!” Потом мне пришло в голову, что первичное наступление элементов низшего сорта, вероятно, не принесет желаемого успеха, так что я поправил запись на “вперед – посредственные”, а потом на “вперед – лучшие, которых вовремя заменить посредственными, по необходимости – низкосортными”, но, подумав, дополнил “также добавив достаточное количество хороших и очень хороших”. В конце концов я зачеркнул все и написал: “Следует рациональнее распределять хороших, посредственных и низкосортных”, отсрочив пока решение проблемы. Вопреки предположениям мелких душонок фюрер вовсе не обязан всегда знать сразу правильный ответ – он должен быть готов лишь в нужный момент, в данном случае, скажем, к началу новой военной кампании.

Дальнейший ход событий после жалкой капитуляции Дёница меня почти уже не удивил. Союзники действительно перессорились из-за добычи именно так, как я и предполагал, но, к большому сожалению, все ж не забыли ее поделить. Русский оставил свою часть Польши, зато щедро подарил поляку Силезию. Австрия под руководством парочки социал-демократов прикинулась нейтральной и улизнула. На прочей территории Германии при инсценировке липовых выборных процедур были установлены более или менее замаскированные марионеточные режимы под руководством бывшего каторжанина Аденауэра и Хонеккера, а также жирного вещуна-экономиста Эрхарда и – что тоже неудивительно – Кизингера, одного из сотни тысяч умеренных молодчиков, которые в 1933 году торопливо вступили в партию. Признаюсь, я почувствовал удовлетворение, читая, что этому идеологическому флюгеру, трепыхавшемуся по ветру, позднее вышло боком то вступление в партию в последнюю секунду.

Понятно, что победители завершили свой план, привив народу абсолюдно чуждый федерализм, чтобы обеспечить долгосрочный раздор внутри нации. Появились многочисленные так называемые федеральные земли, которые, разумеется, моментально вмешиваются в обсуждение любых дел и в пух и прах раскритиковывают все решения совершенно недееспособного федерального парламента. Причем, как назло, именно в моей любимой Баварии эта мера привела к самым абсурдным и долгоиграющим последствиям. Там, в колыбели моего движения, теперь пели хвалу наитупейшим хвастливым силачам, которые вздымали и опустошали литровые пивные кружки, дабы скрыть собственное ханжество и готовность продаться в любую минуту. Причем бордельные похождения были еще их самыми честными поступками.

На севере страны тем временем развязно правила социал-демократия, обратившая подвластную себе территорию в гигантский социал-романтический клуб и транжирящая народное достояние направо и налево. Прочие персонажи этой республики не стоили, на мой взгляд, даже упоминания – обычные парламентарские пустомели, играющие в политику, и самый противный из них становился канцлером, как это было и после Первой мировой войны. Судьба особенно удачно “пошутила”, выбрав самого неуклюжего из этих духовных микробов, чтобы бросить в его пухлые ручонки так называемое воссоединение страны.

Это мнимое воссоединение представляло собой, надо признать, на редкость удачную пропагандистскую ложь местной республики – ведь для истинного воссоединения не хватало нескольких немаловажных составляющих, таких как вышеупомянутая Силезия, подаренная Польше, а также Эльзас-Лотарингия и Австрия. Одно только это служило мерилом убожества действующих государственных лиц, сумевших лишь выпросить у ослабевшего русского парочку приведенных в негодность квадратных километров, но не отобрать у заклятого французского врага цветущий регион, который действительно пригодился бы стране.

Но чем больше ложь, тем охотнее ей верят – в благодарность за героическое “воссоединение” тому держателю канцлерского места позволено было “управлять” страной шестнадцать лет, на четыре года дольше, чем мне. Немыслимо. Притом выглядел этот тип как Геринг после центнера барбитала. Уже от одного его вида опускались руки. Целых пятнадцать лет я работал над обликом сильной партии, а теперь вынужден читать, что этой страной можно прекрасно управлять в вязаной кофте. Я только радовался, что этого не видел Геббельс. Бедняга крутился бы в гробу до белого каления, пока не взвился бы из могилы сквозь материнский гумус.

Заклятый французский враг, кстати, переродился в нашего закадычного друга. При каждом удобном случае руководящие петрушки бросались друг другу на шею, клятвенно обещая, что никогда больше не станут спорить как настоящие мужчины. Их твердая воля была зацементирована в некоем европейском альянсе, более всего напоминающем банду школьников. Эта ватага проводила время исключительно в спорах о том, кому можно сейчас быть главарем и кто принес из дому больше сладостей. Тем временем восточная часть континента старалась сравняться с западной по уровню дурачества, с одним отличием: между ними не велось никаких споров, потому что главной и единственной целью у них было “кто лучше плюнет вслед большевистской тирании”. Пока я все это читал, мне было до того невыносимо тошно, что я неоднократно подумывал, не стоит ли действительно облегчить желудок. Но в итоге все же воздержался.

Вообще-то Запад увлекся детскими ссорами по той причине, что все более важные дела решало финансовое еврейство Америки, чье правление там не прерывалось. Из немецкой остаточной массы оно обеспечило себе услуги штурмбаннфюрера Вернера фон Брауна[41], а ведь мне еще тогда был подозрителен этой мягкий, как подгузник, оппортунист. Как и следовало ожидать, он немедля решился продать тому, кто больше заплатит, все знания, полученные им при производстве нашей “Фау-2”. Его ракеты обеспечили Америке репутацию обладателя оружия массового уничтожения, и тем самым – мировое господство. Но загадочным образом через сорок пять лет это привело к банкротству большевистско-еврейской модели на востоке. Не буду скрывать, меня это очень смутило.

Что это еще за фокусы?

С каких пор еврей топит еврея?

Загадка пока осталась без ответа. Одно было точно: вследствие устранения механизмов большевистского господства немецкому марионеточному режиму были навязаны мирный договор и независимость. Хотя о какой настоящей независимости может идти речь без собственного ракетного вооружения? Однако правительства любого окраса прикладывали силы не к солидному росту вооружения, а к тому, чтобы глубже погрязнуть в европейской торговле. Это чрезвычайно упрощало внешнюю политику, поскольку десятки всеобщих предписаний полностью диктовали все аспекты поведения, так что на государственную должность можно было с легкостью посадить пятилетнего ребенка.

Единственная господствующая идеология состояла в безостановочной экспансии их детского клуба, в результате чего в него вступили все подряд, включая недоразвитых обитателей европейских окраин. Но когда все входят в один союз, то членство в нем немного стоит. А кто ищет в объединении выгоды, тот должен основать новый союз внутри старого. Ожидаемым образом такие устремления появились и здесь, сильнейшие уже намеревались создать собственный клуб либо выставить за дверь слабейших, что доказывало полнейшую нелепость начальной идеи.

Немецкое настоящее оказалось воистину ужасным. Во главе страны стояла неуклюжая женщина с уверенным обаянием плакучей ивы, которая полностью дискредитировала себя уже тем, что на протяжении тридцати шести лет сотрудничала с большевистской химерой на востоке, не проявляя притом ни малейшего неудовольствия, которое было бы заметно ее окружению. Затем она сошлась с баварскими прекраснодушными выпивохами, этой жалкой копией национал-социализма. Вместо того чтобы приправить еще не доработанные социальные элементы национальным настроем, она цеплялась за давнюю центристскую подчиненность Ватикану ультрамонтанского толка. Прочие дыры в программе латались горными стрелковыми союзами да духовыми оркестриками. Все это выглядело так ущербно, что хотелось с кулаками наброситься на ряды лживого сброда.