Николай вспомнил, что отец Саддама — ему сказали об этом в контрразведке — сгинул в тюрьме и Саддама воспитывал отчим.
...
— В память о матери, я посадил куст роз в моем багдадском доме и ухаживаю за ним. Сам лично. Теперь я вижу такие же кусты во многих богатых домах моей страны...
...
— Но ведь мать одна, верно?
Николай — давно не испытывал такого страха как сейчас. Он вообще с детства имел очень высокий порог страха, еще в детском садике воспитатели заметили это. Он не испытывал страха, когда вел группу спецназа, свои шестнадцать человек на караван, когда они шли по местам, где на сто километров в любую сторону не найти никого, кто не мечтал бы убить советского солдата, неверного, совершив амаль, усилие на пути джихада и обеспечив себе рай. Он знал, что может быть, если их обнаружат, но не боялся их, он нес сто сорок патронов к винтовке Дранунова и знал — что бы с ним не случилось — это случится не раньше, чем он израсходует их все. Но сейчас — он чувствовал страх и еще такое... мерзкое, очень неприятное чувство.
Саддам повернулся — и те, кто его привел, один за другим стали выходить, пятясь назад. Остался один Кусей — но не выдержал даже он.
— Ты заботился о моей безопасности, русский? — сказал Саддам — говорил, что мне нельзя стоять на той трибуне?
...
— Посмотрим, прав ли ты на сей раз. А пока — ответь мне на один вопрос...
Николай вдруг понял, что с ним. Он чувствовал, что он не прав. Он чувствовал, что совершает предательство. А предательство, чем бы оно ни было обусловлено — было предательством не более того.
Он становился предателем в любом случае. Вопрос был — кого надо предать.
Ждать пришлось недолго.
Вбежал Кусей. У него был автомат на боку, глаза блестели.
— Отец!
Саддам поднял взгляд на него.
— Говори.
Кусей покосился на русского
— Говори при нем — потребовал Саддам.
— Трибуну обстреляли, отец. Маджид убит наповал.
ebooksa