– Что с вами стряслось? – спросила она с легкой тревогой.
– Я бежал.
– Пресвятая Дева! Куда? У вас поранены щеки.
Адамберг провел руками по лицу и обнаружил, что пальцы у него в крови. Он не почувствовал, как исцарапался о ветки орешника. Вейренк молча протянул ему бумажную салфетку, Адамберг пошел в туалет отмывать лицо и шею и вернулся еще более мокрым.
– Извините, – сказал он, подсаживаясь к ним за стол.
– Мы понимаем, столько волнений! – прошептала Ирен.
– Как он? – обратился комиссар к Элизабет Бонпен.
Она вновь залилась слезами, и Вейренк тут же протянул ей бумажную салфетку: он заранее попросил принести целую стопку.
– Состояние у него не очень хорошее, – ответил он комиссару.
Элизабет сидела, закрыв лицо руками. Незаметно для нее Вейренк нацарапал несколько слов на салфетке и пододвинул ее комиссару: “Гемолиз, уже начался некроз внутренних органов. Огромная доза”. Адамберг спрятал записку, вспоминая слова, которые сказал на прощание умирающему: “Пока, Вессак”.
– Что, нет никакой надежды? – спросила Элизабет, поднимая голову.
– Нет, – ответил Адамберг. – Мне очень жаль.
– Но почему?
– В этом году инсектициды, судя по всему, увеличили токсичность яда пауков-отшельников. Или все дело в жаре.
Слово мужчины.
– Мадам, вы должны мне помочь, – продолжал он. – Нам нужно найти, где прячутся эти пауки. Это правда, что Оливье почувствовал укус снаружи, перед калиткой?
– Да-да. Он сказал: “Черт!” Он так сказал, потом почесал руку пониже плеча.
– И никто больше этого не видел? Может, какой-нибудь мужчина, женщина или хоть ребенок?
– Мы были одни, комиссар. На этой дороге после шестичасовой вечерней службы не встретить ни души.
– И еще один вопрос. Оливье любил рыбалку?