– Мной? Я перекрываю себе путь? Когда речь идет о восьми убитых?
– Да, ты, собственной персоной.
– И зачем я, по-твоему, якобы перекрыл себе все пути? Чтобы оказаться во мраке?
– Под мраком я подразумеваю полный мрак, такой, который царит под землей, в глубине норы. Там, где прячутся отшельники.
– Я про этих пауков все знаю. Они никогда не наводили на меня страх.
– Я тебе не про них говорю, черт побери. Я тебе говорю про людей-отшельников. А точнее, отшельниц.
Адамберга пробрала дрожь. На пляже стало ветрено. Но Рафаэль не сказал: “Похолодало. Может, пойдем в дом?” Брат дрожит? Тем лучше. Сейчас ему придется туго, он это знал. Он указал пальцем на нетронутый стакан Адамберга и велел:
– Выпей. Значит, когда я тебе говорю “отшельница”, у тебя не возникает никаких воспоминаний? Абсолютно никаких?
Адамберг покачал головой, отпил вина и спросил:
– А должны? Что мне нужно сломать, чтобы выбраться из мрака, о котором ты твердишь? Куда я должен пойти?
– Туда, куда выберешь сам, не я же полицейский, и это не мое расследование.
– Так зачем ты меня достаешь со своими закрытыми дверями?
Рафаэль протянул руку за сигаретой, хотя она была очень крепкая.
– Почему ты кладешь их прямо в карман?
– Не люблю коробки. Особенно теперь.
– Понимаю.
Оба замолчали ненадолго, пока Адамберг искал свою зажигалку и давал брату прикурить.
– Ну мы и тупицы, – пробормотал Рафаэль. – Можно было зажечь сигарету от свечи.
– Иногда не сразу доходит, сам знаешь. Так на чем мы остановились?
– На том, что я не решаюсь тебе сказать.