– Те, от которых избавляются при входе.
– Вешалка, шляпы, сапоги, зонтики…
– Представь себе вешалку.
– Я ее вижу. Плащи, фуражки, куртки…
– Все правильно.
– “Посетители” там вешали свои пальто. Ладно, Луи. Ты воображаешь, будто они, отправляясь на дело, таскали с собой в карманах удостоверения личности? Для этого нужно быть полными кретинами.
– Это приютские пальто, Жан-Батист. На них с внутренней стороны значится не только название учреждения, но и имя воспитанника. Вышито вручную на ярлыке. В приюте подписывают все, от фуражек до носков. Иначе как правильно раздать вещи после стирки?
Адамберг покачал головой и снова провел пальцем по контурам рисунка. Он был потрясен.
– Черт побери! Прихожая, – произнес он, не отрывая пальца от плана дома. – Мы никогда о ней не думали.
– Не думали.
– А между тем все находилось там. Энзо узнал имена парней и название их приюта. Он узнал. Почему он ничего не сказал?
– Вероятно, потому что сестра его попросила. Одна или другая.
– Да. Эту работу, этот труд она решила взять на себя.
– И в течение стольких лет эти трое были прочно связаны друг с другом. Ничего не просочилось наружу, никто не проговорился. Где они теперь, дети Сегена?
Адамберг с сожалением снял палец с рисунка, и мужчины пошли дальше.
– Фруасси говорит, что их невозможно идентифицировать, – сказал Вейренк.
– Если даже она не может их найти, это значит, что они сменили имя, тут нет никаких сомнений.
– Энзо, как и все, наверняка узнал в тюрьме, как раздобыть фальшивые документы. Что касается девушек, то вполне вероятно, что органы правосудия дали им право сменить имя и фамилию.
– И как мы найдем двух девушек, сорок девять лет назад помещенных в психбольницу, не имея представления ни об их именах, ни о внешности?
– Никак.