Милицейские были

22
18
20
22
24
26
28
30

— Труп мы повезем в район для судебно-медицинской экспертизы. Сообщите родственникам, что через два дня можно будет взять для похорон.

Бородатый человек стоял, погруженный в свои думы, ни к кому не обращаясь, как бы сам с собой разговаривая, произнес:

— А говорили, какие-то там браконьеры… Да это же настоящие убийцы! — По тому, как он старательно выводил подпись на документе и с какой ненавистью произносил отдельные фразы, можно было понять, что он только теперь осознал всю серьезность задачи, для решения которой его пригласил участковый инспектор милиции.

— Такому наедине в лесу не попадайся, — сказал участковый.

— Ну, пусть там лося убили. Нехорошо, конечно, но все же это дикая скотина, а человека же за что?

— Лесник, наверное, пытался задержать разбойников. Вот за то его и убили.

— Вешать таких!

— Федотыч прав! — сказал участковый.

Он стоял на коленях перед ямой, брал пригоршнями песок и просеивал его через пальцы. Рядом под кустом закурил и задумался старик. Остались они вдвоем в лесу. Участковый хотел отправить с автомашиной и старика, но он покрутил головою, что означало «не поеду», и остался вместе с участковым. Федотыч курил, бросал вопросительный взгляд на Олейника и не мог сообразить, чего это вдруг участковому вздумалось копаться в песке.

— Слышь, Сергей, думаю, что не браконьер какой-то убил Бурду, а наш Пантелей!..

— Ты серьезно, Федотыч? — участкового как пружиной отбросило от ямы.

— Остался-то с тобой, чтобы сказать. Давно замечаю нелады с парнем. Запил он, жена его как с креста снятая ходит, всех сторонится. Думал, меж собой там погыркались. А увидел мертвого Бурду и припомнил. В тот день и Пантелей был в лесу. На зорьке с ружьем огородами прошмыгнул. Видел я, но не говорил. Не думал, нет, никогда не думал, что такое можно сделать… А то, что он тайком охотился в лесу, знал и раньше…

— Так, так, Федотыч, задал ты мне урок. А я в песке улики ищу…

— Бери ты Пантелея за чуб, говорю тебе, он убил.

— А если?..

— Никаких «если». Его работа, говорю же тебе!

Участковый только взглянул в окутанное табачным дымом лицо старика и больше не задавал вопросов. Знал он, что Федотыч мало разговаривает, а если уже что скажет, то — правда. Посидели вместе, помолчали, так же молча поднялись и пошли в сторону села. Когда показался край леса, старик сказал:

— Сергей, иди сам, я пойду сюда. Не надо, чтобы нас вместе видели. Пантелей ведь мой сосед…

* * *

Пантелея знали в селе как примака. Было ему уже за сорок, дети подросли: сын учился где-то в городе, в ремесленном училище, дочь ходила в 8-й класс. Сам он работал в колхозе. Был и животноводом, хлеб сеял, убирал. Все давно считали его местным жителем, хотя прозвище «примак» прилипло к нему навсегда. Привезли Пантелея в село еще в войну девятилетним мальчиком. Подобрали его передовые части Советской Армии, наступающие за Днепром, в одной из сожженных немцами деревень. Отец и мать немцами были расстреляны, а он чудом спасся, запрятался в бурьяне на огороде. Рос в колхозном приюте на глазах всех односельчан. После окончания семи классов пошел работать в колхоз. Приглянулась ему сероглазая с длинными косами девушка, и они полюбили друг друга. Звали девушку Верой, жила она с матерью, отец ее не вернулся с войны.

Пантелей перешел в дом к Вере, как говорили в селе, «пристал в приймы», и вот уже почти двадцать лет жили в мире и согласии. Может быть, только и огорчений было для него, что теща его Агриппина проявляла непомерную жадность. «Люди вон зерно домой носят, сеном запаслись, бурячок в погребах водится, а ты все без ничего домой приходишь», — упрекала она зятя. А когда он купил ружье и стал охотником, ворчливая старуха и из этого хотела иметь прибыль для дома. «Архип вон приволок из лесу дикого кабана центнер весом, на зиму мяса заготовил, а ты зря бродишь».