— Теперь оставьте меня наедине с богами, — произнес Одем, мановением руки отсылая челядь. Двери раскрылись, благородные мужи и жены, выразив поклонами безмерное почтение, потекли вереницей на свет. Среди них шла и мать Ярви в сопровождении Хурика; следом поспевала мать Гундринг, и, наконец, Исриун просияла улыбкой у порога — точно так же, как некогда улыбалась Ярви.
Гулко стукнули двери, и воцарилась звенящая тишина. Одем с мучительным стоном сорвался с Черного престола, словно сиденье раскалилось. Он повернулся, и у Ярви в груди замерло дыхание.
Дядино лицо было совершенно таким же, как ему помнилось. Сильным, с твердыми скулами и сединой в бороде. Очень похожим на лицо отца, только даже родной сын навряд ли бы разглядел в чертах короля Атрика заботу и нежность.
Сейчас пора нахлынуть ненависти. Ненависти, которая сметет все страхи и утопит неотвязные сомнения в том, что вырвать Черный престол из дядиных рук стоит той кровавой цены, уплатить которую наверняка придется.
Но вместо этого при виде лица врага, убийцы родных и похитителя королевства, сердце Ярви не выдержало и потрясло изгнанника нежданным приливом любви. К единственному в семье человеку, кто дарил ему свою доброту. К единственному, у кого он чувствовал искреннюю приязнь. К единственному, с кем он чувствовал себя достойным этой приязни. А потом Ярви потрясло скорбью от потери того единственного человека, и на глаза навернулись слезы, и он давил костяшки кулаков о холодный камень, проклиная себя за слабость и безволие.
— Хватит на меня глазеть!
Ярви отшатнулся от прорези, но взгляд Одема был устремлен вверх. Стук его неторопливых шагов отражался эхом в бархатной полутьме необъятного чертога.
— Вы меня бросили? — выкрикнул он. — Так же, как я бросил вас?
Он разговаривал с янтарными изваяниями под куполом. Он обращался к богам, и никому не пришло бы в голову назвать спокойным его хриплый голос. Вот дядя снял королевский венец, что когда-то носил и Ярви, и, гримасничая, почесал отметину, которую обруч оставил на лбу.
— Что я мог сделать? — прошептал он. Так тихо, что Ярви с трудом разобрал слова. — Все мы кому-то служим. За все платим свою цену.
И Ярви припомнил последние слова Одема — словно острые ножи, пронзившие его память.
Из вас получился бы превосходный шут. Но неужели моей дочери и в самом деле придется выйти за однорукого недомерка? Куклу-калеку, на веревочке у матери?
И вот теперь в нем вскипела ненависть. Горячо и обнадеживающе. Не он ли давал клятву? Ради отца. Ради матери.
Ради себя.
Тоненько звякнув, острие меча Шадикширрам покинуло ножны, и Ярви прижал шишку левой руки к потайной дверце. Толкнуть как следует — и она распахнется. Один раз толкнуть, три шага вперед и выпад — и всему этому настанет конец. Он облизал губы и провернул в руке рукоять. Расправил поудобнее плечи — в висках шумела кровь.
— Довольно! — взревел Одем, гулом зашлось эхо, и Ярви снова застыл. Дядя рывком опять нахлобучил на себя королевский венец. — Что сделано, то сделано! — Он погрозил кулаком потолку. — Если вам хотелось иного, что ж вы не остановили меня? — И он развернулся на каблуках и твердой походкой вышел из зала.
— Они послали меня, — прошептал Ярви, вдевая меч Шадикширрам обратно в ножны. Не пора. Еще нет. Не настолько просто. Но все его сомнения выжгло напрочь.
Даже если придется утопить Торлбю в крови.
Одем умрет.
В бой за друга