— Ну и добряк же вы, Матвей Иванович, давно таких не видал! Вашим потом Соловей нажился, а вы еще и заплатить ему! Он землю сдавал в аренду, на него люди работали, ему везли урожай, он торговал, а нам еще перед ним расстилаться! Нет, Соловей ваш тот же грабитель, что помещик и капиталист!
Матвей весело оскалился.
— Вот как выкрутил! А я все же мечтаю, чтобы этот грабитель Соловей сам, со всей душой, пришел в ревком и сдал свою бывшую землю…
Антон развел руками.
— Сам, со всей душой! Нет, этого не дождетесь, Матвей Иванович! Только одна и мысль у богача: «отнимают». И если найдет он дорогу в ревком, то с обрезом! Война идет, Матвей Иванович, в Керчи белогвардейцы…
Матвей стукнул ладонью по столу.
— Я, простой мужик, понимаю, неужели они, грамотные, ученые, глупей меня? Неужели не видят, что все рассыпалось у них, что снесло господские хоромы по самые пороги? Не может быть, чтобы они не понимали. А если и вправду нет, то как же сделать, чтобы поняли? Русский с русским не должен воевать!..
Допоздна играли в подкидного. Угощение — прошлогодние семечки, перед каждым холмик шелухи, бросать ее на пол запрещается.
Феся путала восьмерки с семерками; сама не зная отчего, смеялась, давно ей не было так хорошо. Два мужика в хате: родной отец и этот военный, Антон Горин, тоже вроде родня — брат не брат, но такой, что каждая жилка тянется к нему. Перед глазами, куда ни взглянешь, хоть закрой глаза, — все он сторожится, солдатская гимнастерка, ремешок через плечо, белесые ресницы…
— Феся, тебе ходить, — услышала Лизин голос.
— Ах, я сейчас! Что козырь?
Но Лиза смешала карты, лампа зафырчала, стекло сверху закоптилось.
— Всё, годи! Керосин кончается…
Вышли на двор, холодно. Антон шагнул за ограду, исчез в темноте. Феся стояла, пока слышались его утихающие шаги.
С трудом переставляя ноги в тяжелых сапогах, Антон Горин медленно брел через все село к хатам, где расположился Строгановский, сколоченный им отряд. Прохладная майская ночь светила над землей, звезды висели на своих колючих лучах, прохладный ветерок остужал лицо. В тумане ночи манили золотенькие огоньки хат.
Внезапное появление отца Феси, Матвея Ивановича, с которым, оказывается, вместе служили на Карпатах, взволновало Антона. Вспомнил своего отца, крестьянина из-под Белгорода. Беспокойный был человек, безбожник, весь век ссорился с попами. Дерзкий на слово, за что и угнали в ссылку. Ехали всей семьей, отец говорил: «Страшна Сибирь слухами, а люди лучше нашего живут, золотое дно, не чертова сторонушка: бабы коромыслами соболей бьют…» Но семья недолго прожила в Сибири; там отец и помер.
Нелегкой была обратная дорога к родичам в Херсон. Помнится мать-прачка с бельем на солнечном дворе; синеватая, с хлопьями пены вода в корыте, как небо с облаками над двором; свернутые канаты, лодки, в которых он, мальчишка, ночевал на морском берегу… Антон помогал рыбакам, матросам, они кормили его, учили тому, что знали сами. Спасибо дорогим учителям… Думал стать матросом. С сундучком, с подушкой, завернутой в одеяло, в рыбачьей лодке поплыл в Одессу. Не так уж давно, но кажется, век назад он сидел с вещичками на Приморском бульваре. Незнакомый, с бритым бурым лицом старый матрос, прищурив глаз, будто прицеливаясь, подошел, ткнул носком сапога в сундучок.
— Хочешь работать?
Повел на шхуну «Святой Исаакий».
На шхуне были четыре матроса — они же грузчики; грек-хозяин — он же капитан, и еще боцман — дядя капитана, высокого роста, задумчивый, с бородкой. По-русски боцман говорил как русский… Антон оказался на судне седьмым, а записали шестым. Боцмана не было в списке: он — политический, бежал из ссылки… Боцман на берег не сходил и все читал. Однажды Антон на свои деньги купил для него целую пачку разных газет…
ebooksa