Сотый
Михаил добрался до Вилькештадта только к вечеру, как ни пришпоривал служебный «Хорьх» по Северному автобану. От шоссе к городку вела ухоженная подъездная дорога. Михаил даже подивился типично немецкой аккуратности, нечастой в пределах генерал-губернаторства.
Все, впрочем, разъяснилось. Городок оказался непрост; не обычная русская Камышовка, именованная по рейхс-закону пятьдесят пятого года пышным тевтонским именем. Тогда, к слову, пришлось поработать чинушам из имперского департамента – названий до двадцати тысяч, а фантазия у чиновника известно какая. Сколько теперь по восточным территориям Герингштадтов с центральной Гитлерштрассе?!
Нет, Вилькештадт, оказалось, имел историю. Михаил притормозил на центральной площади, у монументального бронзового памятника в лучших традициях империи: улыбчивый парень, белокурый рыцарь рейха в летной тужурке и шлемофоном в поднятой руке. Не то смотрит в небо, прикрываясь от солнца, не то взмахнул рукой в прощальном жесте – не забывайте меня! Карл Вильке, один из прославленных асов люфтваффе, ломавших хребет большевистской крылатой орде. Здесь он вершил подвиги в неравных боях со стаями красных шакалов и здесь жил после победы.
Несмотря на позднее время, городская жизнь пыталась бурлить в силу провинциальных возможностей. По улицам фланировали парочки, где-то играл оркестр, в парке сверкала огнями дискотека.
Михаил выбрал у кого спросить и убрал стекло:
– Мадам, где я могу найти городскую больницу?
Молодая женщина перестала покачивать коляску и глянула с испугом. Обознался, с досадой понял Михаил. Унтердойч. А не скажешь, по виду чистокровная гражданка. Да и коляска эта… совсем не частое зрелище. К унтерменам закон строг, одна семья – один ребенок.
– Больница где, спрашиваю? – не без раздражения повторил он по-русски.
Пейзанка начала торопливо объяснять на ужасном имперском. – Как же ты гражданство получишь, – изумился Михаил, – с таким-то языком? Тебе, может, и не нужно, а ребенку твоему? Дикость, право слово, врожденная. Даже настроение испортилось.
Больницу Михаил нашел без труда, благо городок небольшой. Деревня, если употребить славянский архаизм. Миновал парадный подъезд для граждан империи и отыскал неприметный вход для остальных.
Дежурил доктор Перофф – на удачу. Михаил представился:
– Шнайдер, Михаил, предпочитаю без отчества. Сотрудник Восточного Имперского Университета, кафедра новейшей русской истории.
Доктор поперхнулся.
– Да вы что, голубчик? – начал он по-русски, но тут же поправился, перешел на имперский. – Какой, говорите, истории, герр Шнайдер? Какая же у русских теперь история?
Михаил внимательно посмотрел на доктора. Чеховский типаж. Невысок, крепенек, средних лет. Бородка клинышком, и даже очки в тонкой оправе, все под Доктора.
– Вы считаете, что у русских нет истории? – мягко спросил Михаил.
– Думаю, герр Шнайдер, история есть, но на чужом языке она не пишется. Сказка получится или, того хуже, музей этнографический. Маски, луки, стрелы… Впрочем, что это я! – доктор спохватился. – Матвей Геннадьевич Перов, здешний врачеватель. Чайку не желаете? Местный рецепт, рекомендую.
– Спасибо, откажусь, – сухо поблагодарил Михаил.
Он обиделся. Умрут старики, и слово такое исчезнет – «русский». Останется унтердойч для тех, кто не может выучить имперский и пройти расовый тест. История так распорядилась, и бессмысленно протестовать против цивилизации, против кофе по утрам и ежедневного душа. И благодарность к рейху нужно иметь за избавление от большевистского ига: чуть не извели красные русскую нацию. ГУЛАГом в иных местах по сию пору детей пугают. Тем паче времена меняются, вот и восточным генерал-губернаторствам вышло послабление, разрешили открыть кафедру истории коренных народов. Музей? Да, музей! Хотя бы в музее, но пусть останется память о народе и стране предков.