— Эх, друг, Иванов, — говорил Гальперин, — не жалей ни о чем. Все еще будет. Ну а если не будет, значит и не надо его вовсе.
Потом еще некоторое время ели молча: жевали сыр и хлеб и пережевывали смысл предыдущий. Потом Иванов разлил остатки водки по стаканчикам.
— За Казимира!.. — сказал он.
Гальперин машинально потянулся рукой.
— Ты куда тянешь, придурок?! — заорал Иванов. — Не чокаясь!
Гальперин руку отдернул, будто обжегся. И даже водку на брюки себе чуть-чуть расплескал.
Психологи выпили, не чокаясь. Гальперин слегка захмелел, но по взгляду Иванова никак не мог понять, действует ли водка на Иванова.
— Этому — такая доза, что слону дробина, — наконец заключил он.
Водка жгла его изнутри и согревала, и было хорошо, и было спокойно, несмотря на все взбрыкивания товарища и коллеги его взрывоопасного.
— Да-а, — протянул Гальперин. — Отличный был человек!..
— Умный! Добрый!.. Талантливый!.. — подтвердил Иванов.
— Справедливый.
— Незаурядный.
— Остроумный.
— Таких больше нет.
— Все мельчает. Люди мельчают.
— Теперь уже не то, что прежде, — говорил Иванов.
— Вот ты говоришь… — сказал еще Гальперин, жуя картофелину вареную прямо с дряблой ее кожурою вместе, — а я, может, тоже скоро уйду…
— Так тебя Лиза и отпустит, — неприязненно хмыкнул грузный Иванов. С брутальной своей насмешливостью говорил он.
— Лиза!.. Я никого и спрашивать не собираюсь.