— Заткнись! — возразил Иванов.
— Ну, вот: сразу «заткнись»! — обиделся Гальперин.
— Потому что — заткнись! — сказал, как отрезал, Иванов.
— Заткнулся, — сказал Гальперин. И добавил:
— А я бы сейчас лучше открыл свою небольшую торговлю.
— Торговал бы в перерывах между оргазмами, — хохотнул Иванов.
— Чем лучше бы шла торговля, тем лучше были бы и оргазмы.
— Ну уж и лучше, — не поверил Иванов. — Может, как раз наоборот?..
— Не наоборот, не наоборот!.. — мотнул головою нетрезвой Гальперин. — Торговля и была бы моим оргазмом.
— Ты машину-то вести сможешь? — захохотал Иванов. — Сучонок!..
— Что тут вести? Тут всего два шага!.. Два поворота колеса!..
— Два поворота!.. Еще чуть-чуть, и у тебя колесо и раза не повернется, — говорил Иванов.
— Какой ты все-таки гад, Иванов, — говорил Гальперин. — Я всегда знал, что ты гад. И был прав.
— Давай-давай, доедай, и поехали, — терпко говорил Иванов. — Время уже!..
— Ничего, все равно там сначала только разговоры будут.
— Разговоры — тоже дело, — отвечал Иванов.
— А поссать? — спросил Гальперин.
— Потом поссышь!.. — возразил Иванов. — На стадионе.
Гальперин зашумел газетою жирной; оба они, не сговариваясь, выпустили воздух из своих луженых пищеводов, Иванов опустил стекло со своей стороны, чтобы проветрить кабину, тут же потянуло холодным тяжелым воздухом с залива, непогода явилась психологам в мимолетных их ощущениях, Гальперин даже поежился, кто сии, пришедшие в черных одеждах, успел сказать себе он, но ответ или отзыв, емкий и точный, сам собою ему не явился; и вот уж мутные стекла кабины на глазах стали отпотевать. В атмосфере пылила тончайшая морось, не дождь и не снег, но только влага в первозданном виде ее.
Гальперин, более уж не говоря ничего, лишь стал мотор заводить своею рукой суетливой.