Смерть на Кикладах. Книга 2

– Так, – кивнув, заметил Куилл, помечая что-то на бумажной салфетке, – дальше, прошу вас! Пока все идет замечательно!

– К сожалению, он был душевнобольным, – нервно передернул плечами Гастон. – Об этом говорят эпизоды с его отрезанным ухом и с покушением на жизнь Поля Гогена. Он долго лечился. Но все равно он величайший художник! Многие считают его сумасшедшим гением-одиночкой, самородком и мучеником, не думавшим о славе и деньгах.

– Хорошо, хорошо, очень хорошо! – сказал Куилл, продолжая записывать. – «Не думавшим о деньгах…» Так, отлично! Мы к этому еще вернемся. Вы, господа? Герр Крамер? Вы же галерист! Что же вы молчите?

– Ну что я могу добавить? – произнес, пожимая плечами, артдилер. – Все высказавшиеся совершенно правы. Несчастный человек, непонятый семьей, у которого из рук валилось все, чем бы он ни пытался заниматься. Дрянной евангелический проповедник, малограмотный и необразованный, неспособный даже самостоятельно составить и произнести проповедь. Художник-самоучка, вечно нищий, больной, полусумасшедший. Неудачник при жизни во всем: в карьере, в личной жизни, в дружбе и в профессии. Кто же знал, что его картины будут стоить миллионы через сто лет?

– Благодарю вас, герр Крамер за развернутый ответ, – склонив голову, сказал детектив и вопросительно взглянул на швейцарского адвоката. – А вы, господин Клермон? Что-нибудь добавите к портрету? Как юрист?

– Надо подумать, – почесал переносицу адвокат. – Помнится мне, что отец выгнал его из дому, он спился, никогда не выставлялся, свои картины раздаривал друзьям и родственникам, мог расплачиваться ими за кусок хлеба и стакан дешевого вина в таверне. В городе, где он жил – я не помню точно французского наименования, возможно, Арль – его объявили опасным для жителей сумасшедшим голландцем и даже составили письменную петицию, чтобы городские власти удалили его из города.

– Прекрасно, кто-нибудь еще? – спросил американец, обводя сидящих за столом внимательным цепким взглядом. – Нет? Ну, тогда пойдем по порядку. Начнем с его происхождения и воспитания. «Малообразованный, полуграмотный гений-самоучка», говорите вы! Леди и джентльмены! Я отвечаю своей репутацией за каждое слово, которое сейчас будет мной произнесено! К сожалению, или к счастью, но настоящий голландский художник Винсент Виллем Ван Гог имел очень мало общего с этим выдуманным образом, – здесь он показал всем присутствующим исчерканную им салфетку.

– Да будет известно, что он родился в обеспеченной семье и, благодаря финансовой поддержке отца, окончил престижную частную гимназию, свободно говорил и писал на трех европейских языках! Он так много читал и размышлял над прочитанным, делясь затем своими мыслями с друзьями, что заслужил в художественных парижских кругах кличку «Спиноза», который был, как известно, одним из величайших философов Нового времени! Странное прозвище для «малограмотного простолюдина», – не находите? – американец развел руками.

– Не может быть! – пискнула в изумлении Моник Бошан. – Мон Дье! Как это возможно?!

– Поверьте, именно так все и было, – продолжил мистер Куилл, подняв высоко указательный палец. – Кстати, о семье! У Ван Гога была большая семья, которая никогда не оставляла его без финансовой помощи и поддержки. Да, его отец не всегда одобрял «эксперименты» сына, но регулярно платил по его счетам! Как, к слову, и его родной брат Теодор, или, как называл его художник, Тео, – но о нем чуть позже. Надо понимать, из какой семьи вышел Винсент: дед его был королевским переплетчиком древних манускриптов, дяди разбогатели на торговле искусством. Еще один ближайший родственник был адмиралом флота и начальником порта в Антверпене! Выходец из такой зажиточной семьи, реальный Винсент Ван Гог, был, поверьте, очень трезвым и прагматичным человеком! Он понимал, что семья ждет от него взвешенных и ответственных поступков, ждет, чтобы он овладел каким-то ремеслом, чтобы прокормить и себя, и свою собственную будущую семью. Винсент никогда не мечтал быть нищим художником! И всю жизнь старался оправдать ожидания своих близких.

– Вы уверены в этом? Я – про богатого отца и дядю-адмирала? – удивленно поинтересовался адвокат Клермон. – В таком случае, картинка, конечно, меняется совершенно…

– Абсолютно уверен! Совсем недавно американские исследователи – мои соотечественники, могу сказать это с законной гордостью – провели исследование жизни Винсента Ван Гога по реальным сохранившимся документам: письмам десятков людей, телеграммам, воспоминаниям современников, счетам за краски и холсты, за лечение, даже за рубашки и ботинки. Более двадцати тысяч реальных документов было проанализировано! Эти факты легли в основу их выводов: реальный Ван Гог был совсем другим человеком, чем рисуют его те, кому это было выгодно! Те, кто хотел нажиться на его работах уже после его смерти.

– Неужели, продавцы картин? – спросил с иронией герр Крамер. – И за что вы так нас не любите, мистер Куилл?

– Слишком много мошенников среди вашего брата, герр Крамер, – снова развел руками страховой детектив. – Мне приходилось иметь с ними дело. Именно, продавцы картин выдумали несуществующего Ван Гога!

– Прошу вас, не отвлекайтесь! – произнесла Тереза. – Все, что вы говорите – очень интересно. Получается, что я писала в университете работу о совсем другом Ван Гоге. А как же «Жажда жизни» Ирвина Стоуна? Это была моя настольная книга!

– Выдумки! Мне жаль вас разочаровывать, мэм, но большая часть этой книги – хоть ее и написал американец – заблуждения! Например, говорят, что стать художником Ван Гог решил случайно, по наитию, чуть ли не по «велению свыше». Очередные сказки! Винсент в течение семи лет был вашим коллегой, герр Крамер! Да, да, он был профессиональным торговцем живописью в очень крупной фирме «Гупиль». Туда пристроил Винсента его дядя, тоже Винсент, бывший совладельцем фирмы. За годы, проведенные в торговле полотнами старых мастеров, молодой Ван Гог успел поработать в Амстердаме, Гааге, Лондоне и Париже! Вот вам и «слабоумный, неумеха», у которого «все валилось из рук»! Винсент был прекрасным торговцем живописью! Он сделал блестящую карьеру в продажах, недаром его перевели с повышением в штаб-квартиру в Париже!

– Не знал, не знал, – смущенно прокряхтел Вольфганг Крамер. – «Гупиль» – очень известная фирма в то время, это для меня новость!

– И именно здесь, будучи продавцом полотен, Винсент полюбил живопись и начал в ней досконально разбираться! Он прекрасно знал собрания всех основных европейских музеев, многих закрытых частных собраний, да что там – он стал экспертом в области живописи не только Рембрандта и «малых голландцев», но и французов – от Энгра до Делакруа! Именно полотна французского художника Жана Франсуа Милле, рисовавшего, в основном, крестьянский быт, которые «Гупилю» удавалось продавать за десятки тысяч франков, и натолкнули его на мысль – стать художником самому! Зачем? – американец обвел присутствующих вопросительным взглядом и сам же ответил на свой вопрос: – Да чтобы разбогатеть! Так что, дорогой месье Леблан, никакого «гениального самородка» не было и в помине!

– Невероятно, просто непостижимо, – растерянно произнес Гастон. – Так он все-таки где-то учился?

– Где-то? Дорогой мой! Он учился сперва в брюссельской, потом – в антверпенской Академии художеств; руку ему ставил художник Антон Мауве. В новейших учебниках по живописи, которые присылали ему со всей Европы его родственники, у него тоже не было недостатка! В Париже он по совету брата Тео поступил в частную школу-студию Фернана Кормона, где близко сошелся с такими художниками как Анри Тулуз-Лотрек, Эмиль Бернар и Люсьен Писсарро. Будучи в Париже, он познакомился с Клодом Моне, Альфредом Сислеем, Камилем Писсарро, Огюстом Ренуаром и Эдгаром Дега! Он был своим среди уже известных художников – ведь они продавали свои картины через галерею его брата, который к тому моменту возглавил экспериментальное отделение фирмы «Гупиль» в Париже, торговавшее почти исключительно «светлой живописью», как тогда называли импрессионистов.