– Доброе утро, – обратился он ко мне. – Я доктор Альбрехт.
Его наряд представлял собой нечто среднее между выходным костюмом обитателя Гарлема и одеждой для пикников, но его решительные манеры и усталые глаза были убедительно профессиональны и заставили меня поверить ему.
– Доброе утро, доктор. Я хотел бы получить свою одежду.
Он сделал еще один шаг, и дверь за его спиной скользнула на место. Потом он сунул руку в складки одежды и извлек пачку сигарет; вытащил одну, помахал ею в воздухе, вставил в рот и затянулся. Сигарета задымилась. После этого он протянул пачку мне:
– Закурите?
– Да нет, благодарю.
– Берите, одна не повредит.
Я помотал головой. Раньше я не мог без сигарет работать. Чем больше окурков было в пепельницах и прожженных мест на чертежной доске, тем успешнее продвигалось дело. Теперь от одного вида дыма я почувствовал легкое головокружение и удивился: неужели за время спячки я избавился от привычки курить?
– Все равно не хочу, спасибо.
– Ладно. Мистер Дэвис, я здесь работаю шесть лет. Моя специальность – гипноз, реанимация и все такое прочее. За время работы и здесь, и в других местах я помог восьми тысячам семидесяти трем пациентам вернуться к нормальной жизни после гипотермии. Вы – восемь тысяч семьдесят четвертый. Все проснувшиеся ведут себя странно – по мнению неспециалиста; для меня-то их поведение естественно. Одни, например, не хотят просыпаться и орут на меня, когда я пытаюсь их разбудить; другие снова засыпают, и мы вынуждены отправлять их в другое учреждение; третьи начинают рыдать без остановки, когда понимают, что это был билет в один конец и уже поздно пытаться вернуться домой, в тот год, из которого они стартовали. А некоторые, вроде вас, требуют одежду и хотят тут же бежать на улицу.
– И что же? Разве нельзя? Я что, заключенный?
– Ни в коем случае. Вы можете получить свою одежду. Полагаю, вы найдете, что она не совсем в вашем стиле, но это уж ваша личная проблема. А пока ваши шмотки не принесли, не могли бы вы рассказать мне, о каком таком важном деле вы должны позаботиться сию же минуту… после того, как оно дожидалось вас тридцать лет? А именно такой срок вы провели в «холодном сне» – тридцать лет. Неужели это настолько срочно? Или оно подождет до вечера? Или даже до завтра?
Я начал было бормотать что-то о необходимости срочно заняться… потом сконфузился и промямлил:
– Ну, наверное, это не очень срочно.
– Тогда сделайте мне одолжение – ложитесь в кровать и позвольте вас осмотреть, потом вы позавтракаете и, возможно, побеседуете со мной немного, прежде чем рвануть на все четыре стороны. Может быть, я даже смогу посоветовать вам, в какую сторону лучше рвануть.
– Гм, хорошо, доктор. Извините за беспокойство. – Я снова забрался в кровать. Лежать в ней было удобно, и я вдруг почувствовал, как устал.
– Какое там беспокойство, пустяки. Видели бы вы, что некоторые устраивают. Нам их приходится с потолка снимать. – Он поправил на мне одеяло, потом наклонился к тумбочке-столу. – Доктор Альбрехт из семнадцатой. Пошлите дежурного с завтраком… э-э-э… меню – четыре-минус. – Он опять повернулся ко мне. – Повернитесь на живот и задерите пижаму – хочу проверить ваши ребра. Пока я вас осматриваю, можете задавать вопросы. Если хотите.
Я попытался обдумать вопросы, пока он тыкал чем-то мне в ребра; штуковину, которой он пользовался, я принял за стетоскоп, хотя он скорее напоминал уменьшенный слуховой аппарат. Но у нее имелся все тот же недостаток – поверхность датчика была холодной и твердой.
О чем спросить, проспав тридцать лет? Достигли или нет звезд? Кто теперь проповедует «война войне»? Выращивают ли детей в колбах?
– А что, док, в фойе кинотеатров все еще стоят машины для продажи попкорна?