Война миров 2. Гибель человечества

22
18
20
22
24
26
28
30

– Именно. Однажды я попробовал пронести один из таких камешков внутрь прямо под носом у марсиан… Если ты пытаешься пронести оружие, они всегда тебя останавливают. Даже лук со стрелами. Однажды я чисто для проверки взял набор маленького лучника в магазине игрушек – так они и его забрали. Но камни они игнорируют – даже заостренные. Они не распознают их истинной цели.

– Не видят в них инструментов, – изумленно произнесла я. – Не понимают, что это оружие каменного века. Оружие, которым человек пользовался на протяжении большей части своей истории.

– Ха. Берите ближе. Матушка моей Мэри всю жизнь провела здесь неподалеку, и дедушка рассказывал Мэри, что в его детские годы рабочие, плотники и тому подобный люд, когда хотели сделать работу быстро, а ножа под рукой не было, не видели ничего лучше, чем подобрать кремень, отломить кусочек и наточить его хорошенько. Один оригинал даже умудрялся с его помощью бриться.

– Но марсиане их не распознают как оружие, – повторила Верити. – Не считают инструментами.

Я кивнула.

– Может быть, они и помнят что-то о своем прошлом – это сохранилось в облике машин, в странной искусственной экологии, которую они сами изобрели. Но свой собственный каменный век они позабыли…

– Если, конечно, он у них вообще был – не факт, что геология Марса это позволяет, – сказала Верити. – А вы, Берт, – вы кричали, что человеческим заключенным никак не поможешь, и в то же время бросали им заостренные камни прямо на глазах у марсиан!

– Этого слишком мало, – ответил Берт, слегка смущенный тем, что его план раскрыли. – Даже кремень не сможет разрезать металлическую сетку, я проверял. Ничто не может ее разрезать.

– Не понимаю, – недоуменно сказала я. – Зачем же тогда нужны эти камни?

Верити терпеливо произнесла:

– Кремень не может разрезать решетку. Но он может резать человеческую плоть, Джули.

И тут до меня дошло.

– Это наилучший выход, – произнес старый артиллерист. – Для тех, у кого хватит силы воли это сделать. Или спасти таким образом детей. Так что, можно сказать, я бросаю им своего рода вызов.

Переварить такое было по-настоящему тяжело – вероятно, потому, что у меня не настолько богатое воображение, как у Кука или, например, Уолтера.

– Что ж, в таком случае вы делаете доброе дело, Берт, – произнесла я.

– Это все, что я могу.

– У вас все-таки есть сердце…

– Не смейте никому об этом рассказывать.

– Со стороны и не скажешь.

Он взглянул на меня неприветливо.