Война миров 2. Гибель человечества

22
18
20
22
24
26
28
30

– И это только начало, – продолжал Берт Кук. – В тот момент, когда они добьются полного нашего разобщения… – он поднял руки, будто демонстрируя нам эту сцену. – Вот как я представляю себе будущее. Людей будут выращивать рядами в полях, как растения, и все они будут пассивно ожидать своей очереди. И боевые машины будут сновать между рядами, вынимая людей из ям, когда они созреют, – он рассмеялся. – Что, вас тошнит? Слишком тяжело это принять? Это еще не все. Посмотрите-ка сюда!..

И Кук театральным жестом (он стал заправским шоуменом, когда катался по миру и рассказывал со сцены всякие истории) показал на еще одну клетку, еще одну яму.

Верити смогла подойти к яме ближе, чем я, но, в конце концов, она была медсестрой и видела куда больше кошмарных вещей, чем выпало на мою долю. Я же не смогла заставить себя рассмотреть то, что находилось в яме; я увидела это лишь мельком, и это был чистый ужас.

Там сидела молодая женщина, не старше двадцати пяти. Она была обнажена выше пояса; нижняя часть тела была покрыта грубым одеялом. Женщина лежала на спине в полутьме ямы. Рядом с ней сидел мужчина и смотрел на нас – смотрел обиженно, возмущенно, почти собственнически. А из живота женщины росла голова – явно человеческая, похожая на голову десятилетнего ребенка. Сморщенное личико, закрытые глаза, острый нос, безволосый череп. Длинные костлявые пальцы зажимали рот. Верхняя губа была приподнята, напоминая формой букву «V». Это все, что я успела увидеть, прежде чем отвернулась.

Верити пугающе спокойно произнесла:

– Что это за человек?

Кук пожал плечами:

– Какой-то доктор – ну или выдает себя за доктора. Еще один тип людей, которых не убивают. Если скажете, что вы доктор или медсестра или что умеете лечить людей, они сохранят вам жизнь, по крайней мере на время. Что может быть лучше, чем заполучить овцу, которая изображает из себя ветеринара перед остальным стадом? И это не единственный подобный эксперимент. Я имею в виду, связанный с размножением. Их это все крайне интересует. Им нравится исследовать беременность на разных стадиях, – он великодушно не стал вдаваться в детали. – А также рост и развитие детей. Они забирают детей у родителей и помещают в отдельную яму. Возможно, хотят увидеть, как дети постепенно одичают. Сбиваемся ли мы в стаи, как волки? Знаем ли мы язык от рождения или нужно, чтобы нас кто-то ему научил?.. Полагаю, именно подобные вопросы их интересуют и то, насколько послушными мы можем быть.

– Но там, в яме… – начала Верити.

– Обычно такие гибриды долго не живут, – спокойно сказал Кук. – Плод высасывает из тела матери слишком много крови за слишком короткий срок. Я говорю «плод» и «мать», но не уверен, что эти слова подходят для обозначения того, что мы видим, я не Гексли. Кое-кто полагает, что некогда марсиане были похожи на нас. Может, и так. Они были людьми или, по крайней мере, гуманоидами – как те несчастные, которых они взяли с собой, чтобы питаться ими во время полета. Но они эволюционировали – или, скорее, сами вызвали у себя мутации, изменив естественную форму. Евгеника, хирургическое улучшение генофонда или махинации с зародышами – не знаю, как именно это было. Я знаю только то, что читал, но я и половину из этого не понял.

– А теперь они пытаются то же самое сделать с нами, – продолжила Верити, и ее лицо исказили отвращение и ненависть. – Они проверяют, можно ли превратить нас в таких же марсиан, как они сами.

Я прошептала:

– Что бы это ни было, я бы хотела…

– …это остановить? Я тоже. Прекратить этот бесконечный круговорот боли.

Кук сухо произнес:

– Кажется, вы до сих пор не понимаете. Марсиане уверены, что оказывают нам услугу. Поднимают нас на ступень выше по эволюционной лестнице, как если бы я превратил шимпанзе в университетского, как его там, профессера. И с их точки зрения они имеют право. А что есть боль? Что это вообще такое? Вы, умники, продолжаете повторять, что марсиане куда развитее нас, смертных. Возможно, учитывая, что их головы отрезаны от тел, они перестали понимать саму суть боли, как и удовольствия? Тогда почему их должна заботить боль, которую они причиняют нам? Нас же не заботит боль, которую испытывает животное на бойне или дерево, которое мы срубаем. Так что испытывать ужас перед действиями марсиан весьма лицемерно, вам так не кажется? – он ухмыльнулся. – И, видя подобное, вы что, до сих пор надеетесь, что сможете вступить с ними в переговоры на равных? Все еще надеетесь впечатлить их знанием теоремы Пифагора, или что?

Я поняла, что даже Берт Кук, каким бы мрачным воображением он ни был наделен, не способен представить истинную цель моей миссии, догадаться, что бурлит у меня в крови здесь и сейчас, на последнем этапе пути в семьсот миль из цивилизованного Берлина сюда, в самое сердце зла, – нет, не зла, а невыносимой космической неизбежности, в средоточие интеллекта и холодной логики дарвинизма.

Но, возможно, Берт прав. С марсианской точки зрения и, вероятно, с точки зрения наших далеких потомков, которым придется столкнуться с угасанием Солнца и замерзанием Земли, как это случилось с родной планетой марсиан, отвратительное обращение с женщиной, лежащей сейчас в этой яме, – это первый шаг к новому этапу эволюции и благороднейший дар, который марсиане нам преподносят.

Так или иначе, Берт Кук сказал, обращаясь ко мне:

– Кажется, пора вам показать, чем все заканчивается.