Проклятый. Евангелие от Иуды. Книга 1

Зайд? — спросил профессор Кац, неуверенно. — Зайд, это ты? Стоящий перед ними бедуин был одет в галабею, ветер трепал края его белой куфии, мешая рассмотреть лицо. Оружие было направлено в сторону незваных гостей, но именно в сторону, а не на них.

— Зайд? — повторил вопрос профессор. — Узнаешь меня? Я — Рувим Кац, твой командир! Помнишь?

Бедуин не двигался, ничего не отвечал, но и ствол не опускал. — Рувим… Помнишь?

— Ты — Рувим? — спросил высокий человек. — Я не Зайд, я его старший сын. Отец говорил о тебе. Мало говорил.

Разговор шел на иврите, Арин тихонько, едва шевеля губами, переводила. Шагровский уже немного попривык к гортанному звучанию языка, различал отдельные слова и предложения, хотя понимал мало что. На его слух, произношение высокого мужчины в «арафатке» почти не отличалось от дядиного.

— Он никогда не был говорлив, — ответил профессор Кац. — Я вообще удивлен, что он упоминал меня.

— Он видел тебя по телевизору, — пояснил старший сын Зайда. — Ты выступал, говорил, что копаешь старые города и могилы. Отец сказал — ты был справедливым командиром.

— Он так и сказал?

— Да. Я тоже служил в ЦАХАЛе, как гашаш.

— Если ты был таким же гашаш, как твой отец, я завидую твоему сержанту.

Сын Зайда опустил карабин стволом вниз. Это было равносильно рукопожатию.

— Ты хотел видеть отца?

— Да.

— У тебя к нему дело?

Рувим замялся.

— Ты никогда не приходил к нам в дом, — сказал бедуин, поправляя куфию. У него было худое аскетичное лицо с глубоко посаженными темными глазами — этакий семитский тип, хоть сейчас икону пиши. — Много лет прошло с тех пор, как вы с отцом служили вместе. Теперь ты пришел. Не один. На одежде кровь, вы все в пыли. Женщина ранена. Ты тоже.

Он помолчал немного.

— Если бы ты сказал, что приехал увидеться с аба[129], я бы принял тебя за лжеца. Или сумасшедшего. Говори, что тебе нужно.

— Погоди-ка, Якуб, — голос, который позвал бедуина, принадлежал пожилому человеку. И этот человек не привык повторять что-либо дважды.

Этот мужчина, вышедший из пристройки, тоже был высок, еще более худ, даже, скорее, не худ, а высушен годами и жарким израильским солнцем. Лицо, полускрытое «арафаткой», очень походило на сыновье, но возраст бедуина был близок к дядиному и морщины глубоко прорезали его лоб, скопились у глаз и у крыльев крупного семитского носа.