— Закон не делит нас на мужчин и женщин, когда может свершиться зло, — просто ответила она. — Тогда мы просто люди. И что за разница между нами, кроме дней, когда ко мне приходят крови или я ношу под сердцем ребенка? Ты и сам знаешь, что скажет тебе Иешуа, когда узнает, что вы хотели зарезать одного из нас, как овцу в загоне…
— Разве мы хотели убить его? — спросил Зелот, криво усмехаясь. Меч исчез в складках одежды — так змея втягивает вовнутрь свое раздвоенное жало. — Спроси у Кифы… Ты же знаешь — он не умеет лгать…
— Мы хотели, чтобы он ушел, — прогудел Кифа.
Они отступили, и мы внезапно остались в загоне одни.
В доме звучали голоса, был слышен стук посуды — женщины накрывали на стол к вечере.
Мириам подняла на меня свои глубокие глаза и сказала спокойно:
— В другой раз меня может не оказаться рядом, Иегуда… И его может не оказаться.
— Я могу постоять за себя, Мириам.
— Верю.
— В том, что они не любят меня, нет моей вины. Я — единственный, кто не может назвать себя галилеянином. Я чужой для них. А мои с Шимоном дороги разошлись давно.
— И это было недоброе расставание?
— Да. Мы расстались врагами. Тайная стража Валерия Грата была беспощадна. Шимону нужно было найти виновных в том, что его отряд перестал существовать, и он почему-то подумал обо мне.
— Ты был одним из них?
Я кивнул.
— Моя вина в том, что я успел скрыться.
Я вспомнил свой отчаянный бег, стук крови в висках, грохот подбитых гвоздями калиг[81] по каменным мостовым, острую, режущую боль в том месте, где меч легионера вспорол кожу на боку, и гулкие удары бьющегося в горле сердца…
— Ты убивал?
— Я был одним из них…
— Ты убивал.
— Да, — сказал я, не отводя взгляда. Она пожала плечами. — И не сожалею об этом.