Страшнее всего, что Михаил Петрович постепенно сам разобрался в голосах, узнавал каждый, стал даже что-то отвечать, отругиваться уже в соответствии с теми ролями, которые они сами себе выбрали. С так называемым сыном можно было грубовато пошутить. Так называемую дочку Михаилу Петровичу было жалко, и он говорил с ней ласково, но все равно коротко и зло. Зло у него получалось лучше, а ласково — труднее.
Бабки на крыльце смотрели с укоризной. Поджимали губы, когда он шел мимо. Качали головами, гудели что-то о моральном облике. Он четко посылал их далеко, и регулярно ходил в магазин и на прогулку. В полицию и к психиатру больше не ходил. Потому что и так было ясно: все куплены, все замазаны в деле. Они там из него, если не преступника, так психа обычного сделают. И потом квартира — тю-тю. Вот этому сыну и этой вот, типа, дочке.
Фигушки вам всем! Не дождетесь! Он еще крепкий мужик! Он еще — ого-го!
Хотя, спал плохо. Очень плохо.
И еще очень опухало лицо. Это нервное, конечно, от недосыпа и всяких дум и воспоминаний. Но — кому теперь жаловаться? Сам во всем виноват. Нет никого, чтобы прикрыть, чтобы взять на себя груз. Вот был бы этот, с баском, настоящим сыном, так разобрался бы давно со всеми остальными. Вот тогда и разговор бы пошел иначе. Тогда бы и родство было видно. А так — эх, да что тут говорить?
— Михаил Петрович, — начала скрипуче консьержка, поймав его взгляд. — Нельзя же так…
— А пошла ты в пень, карга старая, — ответил он и даже не почувствовал никакого стыда.
Потому что надоели все. Был бы пулемет — всех бы застрелил. Своими руками.
— Ой, дед, ты дома, что ли? А наши все говорят, что ты болеешь, — этот мальчишеский голос был последней каплей.
— Болею я, внук, — сказал Михаил Петрович и почему-то заплакал, сидя на полу у тумбочки.
Плакать старался неслышно, чтобы не пугать парня.
— Болею, да, но — дома. Это такая совсем нестрашная болезнь. Старость называется.
Хотелось говорить и говорить, вслушиваясь в чуть хрипящий…
— А ты что, простыл, что ли? — встрепенулся было.
— Да не-е… Это мы с Витькой с уроков сбежали. Вот, думали, куда кости двинуть.
— С уроков — это плохо, — начал Михаил Петрович, но малец тут же перебил:
— Ага, плохо. Как сам-то в детстве, так было можно, да? А теперь время, значит, другое, ага? Вот только ты еще не начинай, как родаки.
— А я и не начинаю, — все же начал Михаил Петрович.
— Мишка, Мишка! — донеслось из трубки.
Это, наверное, Витька подбежал — Мишкин друг. И так вдруг закололо сердце: Мишка… Внук…
ebooksa