Мой (не)сносный сосед

Признаться честно, я не обижаюсь на мнущуюся неподалеку худенькую администраторшу с двумя тонкими косичками, позвонившую в органы правопорядка, стоило драке завязаться. Я гораздо больше злюсь на себя за то, что раньше не открутил голову мальчику Мише и вообще позволил ему приблизиться к Аленке ближе, чем на километр.

– Нормально все.

Я апатично слежу за подъезжающим к «Чернилам» бобику и размеренно докуриваю сигарету, не торопясь подниматься с насиженного места. Готовлюсь провести ночь в компании колоритных личностей, которыми наверняка забита камера ближайшего отделения полиции, если Волков не прочитал мое сообщение. И прикидываю, сколько целых костей осталось в теле ботаника, потому что воспитательную беседу мне закончить не дали.

 – О, Филатов! Это мы по твою душу?

Я медленно вздергиваю подбородок и давлюсь ехидным смешком, прочувствовав все оттенки черного чувства юмора благосклонной ко мне фортуны. Из служебного автомобиля выпрыгивает капитан, с которым мы паримся в бане последний четверг каждого месяца, и мерит меня профессиональным цепким взглядом. Нарочито сурово хмурит брови и громко цокает языком, пока я прикладываю максимум усилий, чтобы не спалиться и не заржать во весь голос.

– Ага, – попрощавшись с охранником, я отталкиваюсь от ступеней и позволяю усадить себя на заднее сиденье прибывшей за мной кареты. Дожидаюсь, пока Мельникова со всеми почестями определят на переднее и, ни к кому не обращаясь, бормочу, что некоторым пора задуматься о смене города. А еще лучше – страны, потому что Филатов, конечно, не злой, но чужие прегрешения он тщательно записывает. 

 Спустя десять минут чужого возмущенного сопения мы выгружаемся из машины и небольшой толпой вваливаемся в тесную клетушку, снабженную надежными решетками, неудобным кособоким стулом и больше походящей на орудие пыток лавкой. И я показательно разминаю шею и похрустываю припухшими костяшками, отчего мальчик Миша опасливо шарахается в сторону и жмется к капитану как к родному. 

– Поздно пить боржоми, когда почки отвалились, – снова беседую сам с собой и довольно машу привставшему из-за стола дежурному, расплывающемуся в улыбке при виде меня. Кто ж виноват, что я всему их отделению компы чинил и от вирусов чистил, которые один обалдуй умудрился занести?

– О, Ванька, каким ветром? Опять у Остапенко что-то сломалось? – зловредно скалится пробегающий мимо лейтенант, а Мельникова уже можно отскребать от стены, с которой он пытается слиться, от испытанного им мощнейшего когнитивного диссонанса.

Судя по всему, в его мире Фемида не защищает агрессивных байкеров, сворачивающих людям челюсть и ломающих им носы. Что ж, иногда карма та еще сука.

В кабинет капитана, расположенный на втором этаже, мы поднимаемся все тем же ровным строем. Но и здесь никто не пытается надеть на меня наручники или любым другим способом ограничить свободу. А запрыгивающий ко мне на колени рыжий усатый котяра, мурчащий, как паровоз, и вовсе доламывает уже начавшее трещать по швам самообладание ботаника.

– Я буду жаловаться! – испуганный звенящий фальцет прокатывается по небольшой комнате, и я, наверное, пожалел бы мальчика Мишу, если бы картина его пальцев, сжимающихся вокруг Аленкиной шеи, так четко не стояла перед глазами.

– На что? – невозмутимый Терентьев Николай Павлович иронично выгибает бровь и, смахнув одинокую пылинку с погон, щелкает кнопку чайника. – На то, что чай вам сразу не предложили, а, Мельников Михаил Максимович?

От такой явной издевки отличник надолго впадает в ступор, растерянно изучая пейзаж за окном, хоть там практически ничего не видно из-за опустившихся на город сумерек.

– Или на то, что по просьбе вашего отца не дали ход заявлению гражданки Аксеновой в прошлом году?

Отличник судорожно дергается всем телом, кошак тыкается мокрым носом мне в ладонь, настойчиво требуя ласки, а сгустившуюся тишину можно резать ножом. Ровно до тех пор, пока усатый капитан не отмирает и не заваривает две кружки паршивого растворимого кофе, подталкивая одну из них ко мне и непрозрачно намекая на то, что Мельников здесь вряд ли желанный гость.

– Есть одна хорошая статья в уголовном кодексе, по которой можно сесть от двух до шести лет. Доведение до самоубийства называется, – начинает свою лекцию менторским тоном Николай Павлович, изредка прихлебывая горячий Нескафе. – Хоть дело и замяли, а девочка до сих пор лечится. К психиатру ходит. Да, Михаил Максимович?

И я устраиваюсь удобнее на опасно накренившемся стуле и готовлюсь слушать интересный (а по-другому Терентьев не умеет) рассказ, когда дверь распахивается и в проеме появляется растрепанный и злющий, как выбравшийся из пентаграммы демон, Волков.

– Коль, я этого заберу. Под свою ответственность, – от грохочущих интонаций в Сашкином голосе становится самую каплю неуютно, и я уже даже не против перекантоваться денек-другой у доброго капитана.

– Валяй, – равнодушно машет рукой Палыч, мгновенно теряя ко мне всякий интерес, и тормозит завозившегося отличника, пытающегося под шумок прошмыгнуть к выходу. – А тебя, Мельников, я подержу до выяснения.