— Но хотя бы в магазине ты их видел. Помнишь разноцветную присыпку на глазури кулича? Это и есть топинг. Так вот, получив похожий вызов, я не стала орешки и цукаты перебирать, быстро добавила пару пакетиков в чистые мешочки, рванула вторую сумку и на выход. А эту у тети Тани оставила, у нее посудомоечная машина есть, а на моей кухне… только раковина помещается.
— И неужели даже не мелькнуло, что преступник охотился за
— Нет. — Вероника оперлась задом о кухонную тумбу и скрестила руки перед грудью. — Я кондитер, Сережа, а не сыщик. Каждому свое. Это только в книжках и кино шустрые дилетанты могут следователя обштопать. Хотя… — в памяти всплыл майор Махновский, с радостью зачисливший сантехника в убийцы. Но все же, нет, пусть дилетант — не равнодушный, не закостенелый тип, и ему правду узнать важнее, чем пофигисту-следователю, он прежде всего профан. — Я чувствовала свою вину, Сергей, — решительно созналась Ника. — А ведь это очень тяжело — все время думать, что из-за тебя мог кто-то погибнуть. Я старалась вообще об этом… — Вероника не договорила и отвернулась к окну. — В любом случае все выяснилось бы довольно быстро, да? Я бы поговорила с Окуневым, узнала, почему меня в поселок заманили…
— Надо рассказать Игорю Станиславовичу о том, что ты нагадала о Елизаровой, — тихо, но твердо попросил стажер.
— Вот ты и расскажи, — не оборачиваясь, предложила Вероника.
— У меня так не получится.
Ника не ответила, и Сергей спросил о другом: — А почему ты занимаешься готовкой, а не картами? У тебя же получается.
— Почему? — повернув к нему лицо, переспросила Полумятова. — А это страшно. Когда получается. Ты можешь себе представить, как к тебе приходит расстроенный человек, а ты должен его добивать, рассказывая правду? — Вероника зло прищурилась. — Я же не имею права врать, подслащивать… А правда бывает очень
— И после этого ты решила отказаться от таланта, — сочувственно сказал стажер.
— Таланта! — Вероника фыркнула. — Этим надо жить, мой дорогой! Серьезно заниматься, изучать. А я не хочу погружаться в дебри «непознанного» и чужие беды. Не хо-чу, — произнесла Ника раздельно. — Мне нравится радовать людей пирожными, а не доносить до них страшилки вероятного. Разумное желание, не находишь?
— Разумное, — подумав, согласился будущий полицейский.
— Я потому и о вашем расследовании старалась не думать. Терпеть не могу непрофессионализма. Или ты занимаешься своим делом хорошо и отдаешь ему всю душу, или — извини-подвинься. Кому-то пирожки печь, кому-то искать преступников, каждый занимается тем, в чем лучше понимает. А то у нас каждый разбирается в футболе и политике, а грамотно асфальт положить некому. — Вероника неожиданно фыркнула: — Тоже мне профессор Преображенский… Надо будет оставить пометку в памяти: философствующий кулинар из той же оперы. Мне досадно, Сергей. Я понимаю, что могла хотя бы попытаться сложить два и два! Другую сумку, кражу драгоценностей, убийство Светы… — Девушка опустила взгляд. — Наверное, поленилась. Так не хочется называть себя бездушной тварью.
— Ну, ты загнула!
— Это не перегиб, а исповедь. — Вероника лучезарно улыбнулась, стараясь обернуть все шуткой. — Кому ж еще покаяться, если не свидетелю всего? В церковь я не хожу. Маму стараюсь не расстраивать…
Стажер на озорной тон не повелся.
— Странная ты. — Пристально разглядывая Полумятову, добавил: — На чужих страхах гадалки в основном и зарабатывают.
— Это не гадалки, а мошенницы. И хватит об этом, пожалуйста.
— Как скажешь.
Стажер буркнул так, что Вероника вдруг почувствовала себя старой занудой с претензией на морализм.
Заметив, что собеседница совсем загрустила, Давыдов перевел беседу в деловое русло: