Вначале я была тронута ее интересом.
Я показала ей первое задокументированное появление прилагательного wicked. Тогда оно писалось wickede и относилось исключительно к дьяволу. Я рассказала, как расширялось значение слова на протяжении веков, вначале охватив все сверхъестественное, а потом и просто злое, а в последнее время слово также используется и для усиления позитивного значения.
– Как ты думаешь, когда оно впервые начало использоваться, означая «клевый» или «необычайный»? – спросила я.
Она покачала головой.
– Не знаю. В восьмидесятые прошлого века?
– А вот и нет.
Я показала ей письмо, в котором довольно неразборчивым почерком была приведена цитата из «По эту сторону рая» Фрэнсиса Скотта Фицджеральда: «Phoebe and I are going to share a wicked calf. – А мы с Фиби сейчас спляшем, на славу оторвемся».
– Ты удивлена, да? Книга была опубликована в 1920 году!
Взгляд Эйлсы метнулся к двери, и тут я заметила белый конверт в ее руке.
И тогда она заявила с подчеркнутой невозмутимостью:
– Я собираюсь дойти до почты. Я написала письмо детям, прошу их снова встретиться со мной. Подумала, что если напишу им прямо, а не через эту суку, мать Тома, то наша встреча все-таки может состояться. Если пойду сейчас, то успею к первой отправке.
Я рада, что у нее появилась цель, и она опять пытается установить контакт с детьми. Но в такие моменты у меня в голове всплывает совсем другой образ: ее выход из Уимблдонского магистратского суда. Я стояла на тротуаре и видела, как ее тащили вниз по ступеням, ее голова моталась из стороны в сторону, а она пинала ногами сопровождающих. Им с трудом удалось усадить ее в автозак; на мгновение ей удалось освободить одну руку, она отстранилась и несколько раз ударилась головой о дверцу.
Поэтому, да, я рада, что у нее появился проект. Но мне хотелось бы знать и ее мотивы. В особенности после вчерашнего списка покупок. Лучше себя обезопасить. Стэндлинг и Грейнджер добились освобождения под залог, делая основной упор на то, что она мать, которая любит своих детей, и поэтому не сбежит.
Эйлса с минуту дергала дверь, прежде чем поняла, что она заперта. Мы повздорили, но, думаю, она поняла мою позицию. В итоге на почту пошла я. Не хочу рисковать, вот и все.
Я почти не видела Тома, пока Эйлса помогала мне приводить в порядок дом. Он был занят – то в офисе, то на каких-то мероприятиях в Хенли, Херлингеме, Аскоте. Это были мероприятия, на которых он вынужден был присутствовать и где ему приходилось «раскошелиться». (Даже в наши дни, очевидно, часть сделок заключается или оговаривается во время игры в гольф или чего-то подобного.)
Интересно, сколько сил пришлось приложить Эйлсе, чтобы не подпустить его ко мне?
Вспоминая свое состояние в тот момент, должна признать, что я стала сверхбдительной. Может, это было правильно, может, неправильно, но это стало навязчивой идеей. Я постоянно прислушивалась, стоя у нашей общей стены, научилась различать шаги: быстрые и стремительные – Мелисса; тихие и легкие – Беа; неровные и неловкие – Макс, который к тому же часто задевал за что-то локтем. Самые тяжелые шаги были у Тома, он создавал больше всего шума. За это время его настроение заметно ухудшилось. Стоило ему только войти в дом и сразу становилось очевидным, хорошо у него прошел день или нет. Если он с силой толкал дверь и приветственно кричал – все будет отлично. Но иногда до меня доносился тихий звон опускаемого на полку ключа, тихий щелчок захлопывающейся двери и его почти неслышные шаги. И я представляла, как он крадется по коридору, потом поднимается по лестнице или спускается в подвал, чтобы застать Эйлсу или детей за занятием, которым они не должны были заниматься: за просмотром телепередач, видеоиграми или онлайн шопингом. Прижав ухо к стене, я слышала разговоры на повышенных тонах, слезы, ругань. Обычно доставалось Максу. Я обратила внимание, что Том часто повторяет одни и те же фразы.
– Тебе это запрещено. Я же говорил тебе в субботу. Ты должен был меня слушать. Тебе это запрещено. Я же говорил тебе в субботу.
Те же самые фразы, снова и снова. На третьем повторении меня начинало по-настоящему подташнивать.
Однажды вечером мы с Эйлсой стояли на пороге моего дома и, если я все правильно помню, препирались из-за старой кошачьей лежанки. Я подняла голову и увидела фигуру у живой изгороди, разделявшей наши участки. Солнечные очки. Голубые джинсы. Белая рубашка.
ebooksa