Что упало, то пропало

22
18
20
22
24
26
28
30

Не уверена, что Эйлса узнала цитату.

– Будем надеяться, что нет, – сказала она.

Тропинка была узкой и заросшей, нам пришлось пробираться гуськом. Эйлса – впереди, за ней бежала собака, потом тащилась я. Какое-то время мы шли между полем и колючей живой изгородью, потом оказались под липовыми деревьями и шли то в тени, то под солнечным светом, пока не добрались до ворот. За ними простиралось открытое пастбище. Здесь тропинка, наконец, стала шире, и мы смогли идти рядом. Слева нависали деревья, иногда встречались ивы, и петляла маленькая речушка. Справа – до маленькой густой рощи – простирался луг с высокой травой, из которой выглядывали маргаритки, лютики и маки. Я слышала звук бегущей воды, жужжание насекомых, которое сливалось в единый звук, время от времени прямо мимо уха пролетал кто-то громкий и целеустремленный, гудящий как самолет. Высоко над нашими головами кричали стрижи.

– Как прошла неделя? – поинтересовалась я.

– Прекрасно.

Стоял теплый день, хотя и не такой жаркий, как предыдущие. В ивах шелестел прохладный ветерок. Небо затянуло тучами – барашков становилось все больше и больше, и они густыми волнами наплывали на солнце.

– Том сейчас не так напрягается из-за работы?

– Ну, он был рад отпуску, если вы об этом.

– Он на самом деле доволен оценками Макса?

– Да, и это большое облегчение.

По мере того, как тропинка сворачивала от реки, подъем становился все круче. Мы шли молча – слышалось только наше дыхание. Когда мы достигли вершины холма и оказались в пятнистой тени деревьев, я замедлилась, и Эйлса остановилась. Мы обернулись, чтобы взглянуть на луг, на качающуюся на ветру траву, на лютики на длинных стеблях и маргаритки, на дом за лугом – виднелась часть крыши, на деревья и блестящую на солнце воду. Эйлса сделала несколько глубоких вдохов.

– Какое это облегчение, черт побери, уйти от них от всех.

– О боже! – Я поправила очки, подняв их повыше на носу. – Кажется, вы не в духе.

– Со мной все в порядке, – сказала она, а потом повторила по слогам: – В по-ряд-ке. – Она выдохнула, надув щеки, и фыркнула. – Просто здесь у меня больше работы, чем в Лондоне, вот и все. И я не ожидала, что заявится Далила. Меня кто-нибудь спрашивал? Нет, fait accompli[41]. Да, все прекрасно проводят время, но кто-то подумал о еде? – Эйлса потерла ладонь большим пальцем, затем почесала. – Простите, зудит. Вчера резала лук. Столько ртов. И они все считают, что еда просто появляется на столе – по волшебству. Вы меня понимаете?

Я не стала отвечать. Я понимала, что я – еще один рот, поэтому предпочла держать его закрытым.

У лица Эйлсы начала жужжать муха, и она отогнала ее рукой.

– Я – брюзга. Простите. Еще и бессонница. Такое бывает, если я не принимаю лекарства. Вы же помните, что я их не принимаю. Только ради всего святого, не говорите Тому. Он меня убьет.

– Ох, дорогая, мне кажется, ситуация слишком напряженная для вас.

Я могла бы еще кое-что сказать – спросить, но Моди все так же рвалась с поводка, издавала сдавленный задыхающийся звук, и мне приходилось прилагать массу усилий, чтобы удержать ее.

– Ой, да отпустите же собаку, – сказала Эйлса, словно это она с ней боролась.