— Может, от Буряка кто-нибудь? — с надеждой спросил рыжий Савелий.
Гость Стецька с сожалением покачал головой:
— Рано им. — Потом всмотрелся и определил: — Краснопузые это.
А всадники приблизились, сбавили шаг, почти встали, свертывая самокрутку. Их было двое.
— Эх, Борис Ершов, — сказал один, вероятно, самому себе. — Был ты сотником червонного казачества, а теперь штабной крысой заделаешься.
— Будет тебе, Борис, терзаться. Кому-то же и там работать надо.
— Нет уж. Доберемся до штаба, попробую отпроситься.
Мальчишки увидели, как Стецько поднял винтовку и, быстро переглянувшись со своими, закричал:
— Бросай оружие! Слазь, сволота!
От неожиданности у всадников цигарки попадали. Но в ту же секунду они ударили коней.
И сразу загремели выстрелы…
Один упал на дорогу, лишь нога запуталась в стремени. А другой, огрев коня плетью, метнулся в гущу леса на противоположную сторону от дороги и стал отстреливаться.
Лязгнули затворы. Бандиты кинулись в погоню. Гость Стецька вскрикнул, зашатался и рухнул. Савелий наклонился над ним, а Стецько продолжал стрелять.
Над дорогой стоял сизый дым от выстрелов, слоистый, горький. Мальчишки, не сговариваясь, выползли из ямки — и на четвереньках в лес. Потом ка-ак припустили! Бежали изо всех сил; бешено стучали в груди их маленькие сердца.
Дед Никифор встретил Славку молчаливым укором. Не ругал его за то, что тот пропадал весь день, промолчал и о своей тревоге.
А ведь когда со стороны леса гремели выстрелы, старый Никифор долго ходил у своей приземистой хаты, прикладывая козырьком ладонь к выжженным бровям, и смотрел, смотрел на дальний зеленый треугольник леса.
Может быть, и хотелось ему сейчас отругать внука, а то и взгреть, но только махнул рукой дед и сказал два слова:
— Иди поешь.
— Спасибо, дедусь, я мигом, — ответил Славка.
Внешность у Никифора не картинная, не дед-морозовская. Ни бороды, ни усов пышных, — лишь тонкая щетинистая полоска от прямого носа до верхней губы. Да и лет не так уж много ему — едва перевалило за пятьдесят.