Овернский клирик

Нормандец смутился, но сдаваться не собирался:

– Монах – он от мира уходить… ушед… ушел. Священник в миру жить. В деревне жить. Он обет не давать… не дает. Раньше священник жену мог поиметь… иметь… держать…

Сообразив, что глаголы и на этот раз его подвели, Пьер умолк. Я взглянул на Ансельма.

– Знаешь, брат Петр, я как-то спросил об этом у Папы, – самым спокойным тоном отозвался итальянец.

– У к-кого? – глаза Пьера округлились.

– У Его Святейшества. Мне тогда было лет десять, и я был очень любопытен. Старик меня выслушал, прищурился и спросил, что я сам об этом думаю.

Мне стало интересно. Похоже, парень уже успел кое-что увидеть в этой жизни. Мне приходилось беседовать с Папой, но, конечно, не о проблемах целибата.

– Я начал что-то говорить о высоком предназначении, о том, что священник все силы должен направить на службу Господу… Не смейтесь, отец Гильом, мне было всего десять лет. Его Святейшество изволил усмехнуться и назвать меня «ступато бамбино».

Нормандец слушал с раскрытым ртом. Нет, Папа не прав – глупым мальчиком Ансельма называть не стоило. Мальчик умен – даже слишком умен.

– А потом он мне объяснил, что решение принималось прежде всего для того, чтобы не дробились церковные имущества, особенно в сельских приходах. У любого священника всегда будет кухарка или экономка, но их дети не являются законными и не могут унаследовать его добро. Так сохраняется собственность.

Нормандец напряженно думал:

– А я слыхать, что эти… химатики могут жениться.

– Схизматики, – постаравшись не улыбнуться, уточнил я. – Потому они и схизматики. Впрочем, в Англии до сих пор священники женятся. Правда, сейчас за это взялись…

– Про это есть песенка. – Ансельм бросил на меня лукавый взгляд. – Про то, как в Англии узнали, что священникам нельзя иметь жен. Отец Гильом, разрешите воспроизвести? Она написана неплохой латынью.

Я изобразил глубокое раздумье, но возражать не стал. Кажется, появление дочери жонглера внесло бо́льшую смуту, чем я думал.

– Слух прошел по Англии, ведомый и гласный,

– с выражением начал итальянец,

– всполошив пресвитеров области Прекрасной. Всех, кто благоденствовал в жизни сладострастной, призывал к смирению Папы голос властный… Тягостно предчувствуя оную утрату, зыблются в доверии к римскому прелату. И решают клирики, рвением объяты, всем собором рассудить, можно ль быть женату…

Я знал эту песню – она имелась в библиотеке Сен-Дени в сборничке, который не всем давали в руки. Знал и то, что, не будь здесь Пьера, которого искушать поистине грех, я бы поговорил с Ансельмом совсем по-другому.

– Первый воздвигается иерей из круга, движимый тревогою общего испуга: «Не желаю, – он гласит, – отпускать подругу. С ней в законе мы живем, словно два супруга». Был вторым во прении глас, звучавший тихо, мужа молчаливого и с повадкой мниха: «Будет мне, о братия, тягостно и лихо, коль со мной не станет спать наша повариха»…

Насколько я помнил, всего в песне должно высказаться не менее двух десятков возмущенных иереев. Вдруг представилось, что четвертым в нашей компании находится сам отец Сугерий, и я невольно усмехнулся. Хорошо бы обо мне подумал наш славный аббат! Но он тоже понимает, хотя и не бывал на войне, что перед боем надо дать воинам расслабиться. Тем, кому поутру идти ухаживать за знаменитыми сен-денийскими коровами, подобное слушать ни к чему. Но завтра я поведу их не в коровник, не на виноградник и не в монастырский скрипторий.

– Третий тверже держит речь и бесповоротней: «В годы давние имел женщин я до сотни, а теперь держу одну, с нею беззаботней, – с целым складом золота я прощусь охотней!» Вот четвертый восстает, гневом полыхая: «Требует недолжного курия святая»…

Дверь неслышно отворилась, и в комнату вошла Анжела. Даже не взглянув на Ансельма, она кивнула мне и села рядом с Пьером, заставив его, уже не в первый раз за вечер, покраснеть. Я вновь сделал вид, что ничего особенного не происходит. Хорошо, если эта странная девушка не исчезнет до утра. Завтра нам очень понадобится проводник.

Авентюра четвертая.