Ола

Переглянулись.

Кликнула она слуг, отдали мы им лошадей – да и пошли. По улочкам, по переулочкам…

Хороша Севилья! Иной раз забредешь – и словно в горы попал, в ущелье какое. Слева забор глухой, справа стена каменная – и только небо где-то в самой выси голубеет.

А чего еще требуется? Ноги сами дорогу найдут.

По Севилье мавританскойМимо запертых калиток,Вязью дивною покрытых,Мимо древних стен паласьо,Мимо каменных колодцев,Что поили сарацинов,Мимо храмов под крестами,Черной тенью свет закрывших.По Севилье – мимо, мимо,В никуда, без цели, просто,Ни о чем ведя беседу…Днем одним живет пикаро.Нет вчера, не будет завтра,Есть сегодня – мостовая,Старый камень, птицы в небе,И лобастая девчонка,И рука – в моей руке.

…А мостовая все тянется, тянется, а вокруг словно красные горы, те самые, Сьерра-Мадре, куда не пустил мавров старый дон Хорхе, и нет вокруг никого, а если и есть кто, то мимо смотрит, не видит, шапка волшебная на нас – одна на двоих, и нет нам ни до чего дела, и не нужны мы никому, только друг другу…

Да только такое лишь в сказке бывает. А я сказок-то и не знаю почти, какие в детстве слышал – позабыл, а потом уже не до сказок стало. Это для лобастой, для сеньориты Инессы, здесь – страна волшебная, дивный город Севилья, отбитый у злых сарацинов ее пращурами, славными кабальеро, не боявшимися кинуть вызов самому королю кастильскому. Ведь не видела она почти ничего, а тут и Гвадалквивир, и каравелла у причала, и минареты мавританские под золотыми крестами.

И рыцарь рядом – я то есть, Игнасио Гевара – Белый Идальго, с платком ее у сердца.

…Вроде как шут на карнавале, что в доспехи вырядился, меч деревянный в руку взял.

А она рядом идет, меня слушает (о чем только говорю, не слышу даже!), сама что-то рассказывает, улыбается…

И так мне тоскливо стало – словами не передать, хоть трех бакалавров в окулярах за стол усаживай. Не привык я о том, что послезавтра будет, думать. Завтра – понятно, а вот послезавтра…

Уезжает завтра она, лобастая. Она уезжает, я остаюсь.

А там и послезавтра придет.

Оглянулся я, словно разбудил кто. Грязная улица, из-под каждой калитки – след от помоев, на заборах рожи гнусные намалеваны, кожура мятая под башмаки лезет. И другие рожи – из-под шляп мятых выглядывают. Кабы не дага моя да не слуги, что сзади топают, не отстают…

Севилья!

Это в горах заблудиться можно. Заблудиться, в замок заколдованный попасть. А здесь – все яснее ясного. Биржа сзади, Алькасар справа, а за ним уже и Башню Золотую, чтоб она провалилась, видать. Исхожено, изгажено, на углу каждом плевано…

А как вынесли нас ноги аккурат к Святому Франциску на площадь, так и вовсе сказка кончилась. Сгинули красные горы, и ущелья сгинули. Захлестнула нас толпа, завертела, к собору понесла, только и успел я лобастую за руку схватить…

– …И о том вам, жители славного города Севильи, фра Мартин сейчас поведает. Правда, фра Мартин?

Толкнули меня – крепко толкнули, да только не заметил я даже.

– Правда, фра Луне! И расскажу я тоже правду, одну только правду, добрые граждане Севильи!…

Святая Дева, Господь-Вседержитель! Они – жердь и громоздкий! И рожи те же, и сутаны. Только не в Касалья-де-ла-Сьерре они уже, а здесь, в Севилье, на паперти собора Святого Франциска.