Ола

Был у меня приятель – давно, лет восемь назад еще. Хуан Авенаданья звали, а ежели по прозвищу, то Дон Хуан. Лихой был пикаро, особливо по дамской части. Ох, и завидовал я ему, мне ведь тогда всего ничего было, в Малышах Начо ходил. А Дон Хуан – орел чистый! Ни одной юбки не пропускал – ни полотняной, ни из бархата которая. Да вот однажды влез в окошко к супруге мясника соседского (сама позвала – муж-де в отъезде), пробежал по лесенке, влетел в спальню, пояс на ходу развязывая…

А муж-то никуда не уезжал!

Что называется – влетел.

Вот и я влетел, похуже только. Ничего такого с Доном Хуаном и не случилось – встал через полгода, скособоченный, правда, а что без глаза остался – так и с одним глазом живут. А мне и такой радости не будет. Влетел, одним словом…

Про Хуана Авенаданью я как раз и вспоминал – пока по Триане пылил. И как на мост Тринадцати Лодок ступил – тоже про него. Везучий он, Дон Хуан, нашел себе вдовушку да и укатил с нею – аж в Париж. А мне куда бежать? Прав сеньор архидьякон – всюду найдут. Разве что к Терра Граале уплыть вместе с рыцарем моим калечным. Так ведь сыщут! Снарядит сеньор Колон, Кебальо этот итальянский, каравеллу…

В общем, невесело мне было. И назад уже не повернуть, и на месте не постоять даже…

А мост все тянется, словно Гвадалквивир разлиться решил средь лета жаркого. Подошел к самому краешку, к перилам деревянным, снял шляпу свою дурацкую (сайяль на этот раз дома оставил – ну его!), обмахнулся, вперед поглядел…

Птицей шляпа упорхнула – прямо в Гвадалквивир. Да только я не заметил.

Там, где я стоял недавно,О каракке португальскойДа о чайках белокрылыхМежду делом рассуждая,Там, где я платок из шелка,Тот платок – с семью узлами,Доставал и снова прятал,Где позвал, себя не слыша,Ту, что мне платок вручила, —Там она теперь стояла,В ярком платье генуэзском,В круглой шапочке с вуалью,Белым жемчугом расшитой.Замер я, застыл на месте,Сжал рукою крест нательный.Полно, Начо! Обознался!Просто вышла сеньоритаПодышать прохладным ветром.А похожа – так похожихПоискать, найдешь немало.Сделал шаг – примерзли ноги,Рот открыл – слова пропали…Обернулась. Мне кивнула,Улыбнулась – видно, рада.И упал я на колено,Точно рыцарь мой калечный,И к руке ее – губами,К теплой маленькой руке…

Только за полночь я на чердак к Дону Саладо заглянул. А там!…

Над столом – окуляры, за окулярами – сам сеньор идальго, рядом еще одни – окуляры, в смысле. А на столе – бумаги горой, перья гусиные топорщатся, из чернильниц выглядывают.

– Сколь рад я видеть тебя, Начо! – вскричал Дон Саладо, бумагой шурша. – А мы тут с досточтимым сеньором бакалавром…

И на соседние окуляры кивает. На носу те окуляры – красном таком, огромном. Лицо тоже – носу под стать.

– Не отвлекайтесь, сеньор, не отвлекайтесь! Как видите, сравнили мы манеру славного Кретьена де Труа, равно как не менее славных Вольфрама фон Эшенбаха и Гартмана фон Ауэ…

Хриплый такой голос, ответственный. Серьезный, видать, мужчина, сеньор бакалавр!

…В какой только харчевне ребята его разыскали?

– Однако же, сеньор Кихада, не обратить ли нам внимание на то, как написана великая поэма о Детях Тумана, именуемых также Нибелунгами? Ибо слог ее и точен, и легок…

Понял я – свихнулись оба,Ну, и ладно! Третьим буду.Расскажу – веревкой свяжут,Обольют водой холоднойИ в подвал сырой запрячут.Встретил Бланко нынче призракВ генуэзском новом платье,Не на кладбище старинном,Не на замковых руинах —Прямо под горячим солнцем,И огнем горели яркимОчи призрака живые!Мы по улочкам СевильиВместе с призраком бродили,На Хиральду поднимались,На реке считали лодки.И никто не удивился,Не призвал с крестом монаха,Будто каждый день такоеВ нашем городе увидишь!А когда мы расставались,Улыбнулась вдруг Инесса:«Вот ведь складно получилось,Вы меня позвали, значит?Ну а я – позвала вас!»

ХОРНАДА XXVIII. О том, что мы видели с сеньоритой Инессой на площади Святого Франциска

– Истинно так, сеньорита, – качнул своей мочалкой Дон Саладо. – Чуть дальше от нас – бар песчаный, за ним же – море-океан.

– Море… – тихо, еле слышно повторила Инесса. – Сколь счастлива я, сеньоры! Наверно, эти чайки только что оттуда, может быть, их крылья касались волн…

Поглядел я на нее – девчонка ведь совсем! Лобастая худая девчонка, ни разу не видевшая моря. Благородная только, так ведь благородные – тоже люди.