Ола

Подробно спрашивает – чтобы не сбиться мне. Но только в этом подсказывать мне не нужно. Не собьюсь!

…Так и не понял я, чего с ее сиятельством приключилось. То ли байки это, то ли и вправду – мертвец ходячий. Ох, и вовремя я серьгу за свечи черные кинул!

Все расскажу! В такой компании и помирать не жалко.

– Ой, врешь ты, еретик, гранда кастильского оговариваешь! – проревел фра Мартин, меня за грудки беря. – Болтовня все это. Големы, терафимы – тьфу, срамотища! Имя хоть одно назови. Имя! Кого его сиятельство сгубил, кто ему служил в деле черном?

– Сгубил он сеньора Франциско Пенью, – усмехнулся я. – А служил ему иудей некий, Ицхак бен-Иегуда, прозываемый Одноглазым, коего он, дон Федерико, от костра спас. Он-то, Ицхак, и учил его сиятельство премудростям этой, как ее?

– …Каббалы, – подсказала жердь. – Ты не сбивайся, Гевара!

– А пусть, пусть сбивается, фра Луне! – не согласился громоздкий. – Откуда ему, разбойнику морскому, премудрости все знать? И слово «терафим» говорить не должно. Башка на стене – и все тут. А с дуэньей глиняной ты, Гевара, хорошо придумал. Услышат – не забудут, да и поймут сразу. Ну, кайся, кайся, не пропускай ничего!

– Погоди, фра Мартин! – перебила жердь. – Вот чего я подумал: про Олу, Всесожжение которое, пусть молчит. Ведь иначе чего выходит? Ежели иудеев-праведников сжигать – на иудейскую же пользу, то, получается, Супрема им, христопродавцам, помощь подает?

– И то верно, – набычился фра Мартин. – Как же обойти сие, фра Луне?

Задумались святые отцы, лысины принялись чесать.

…Ведь чего я на все это согласился? Пожить захотелось еще, понятно. Не отпустят, не помилуют – это ясно. А так – живой, и сегодня, и завтра. И послезавтра тоже. Это, значит, раз. Два, понятно, толстячок. Отпустить обещали, потому как бегство марранов злокозненных изобразить следует.

Только вот плохо, что «уплывут», а не «доплывут».

А три – это, само собой, их сиятельства. Думал ли я, что поквитаюсь? Не своими, понятно, руками, так ведь и он, маркиз де Кордова, самолично сеньора Пенью, Адониса бедного, не душил и голову ему не отрезал. А марран ли он, дон Федерико, нет ли – какая мне разница?

Подло все это, конечно, да куда деваться? Да и не рыцарь я – пикаро, а пикаро только своих сдавать не должен. Вот ежели бы и вправду в рыцари меня бы посвятили!…

А это уже четыре, стало быть. О Доне Саладо забудут – хотя бы на пару деньков. А он тем временем им парусом помашет.

А может, и не четыре это, а как раз первое самое?

– Значит, так, Гевара. Про Олу скажешь, но не про сожжение, а про убиение, понял? Убиение невинных христиан, дабы злых духов ублажить. Чисто получится, как раз жертвоприношение. Понял?

Пожал я плечами – понял, конечно.

Выдумщики они, святые отцы, куда там бакалавру в окулярах! Да только они над мелочами стараются. Все главное мне Он, Тот, что из тени черной появился, обсказал. Слаба, мол, Ее Высочество, слишком много о Кастилии думает. О Кастилии – а не о вере христианской. Потому и марранов прикармливает, потому и его сиятельство Кордову не трогает.

А особенно Ему, Тени этой ночной, народ наш кастильский не по душе. Добрый очень народ! Добрый – и свободу слишком любит.