Пришлось воевать в этой непролазной глуши. Силы отряда таяли. Миряне отнюдь не рвались вступить в наши ряды, хотя мы принимали всех желающих, сулили грядущую славу, почести и возможность вступить в Гильдию. Казалось бы, в любой деревне найдется несколько дюжих молодцов, ненавидящих монотонную, беспросветную жизнь крестьянина, не знающих, где бы косточки размять, куда силушку девать.
Но, как видно, у нас на лицах лежала печать смертников. Даже самый тупой деревенщина чуял: обречены мы, и связаться с нами — себе самому приговор подписать. Не сегодня, так завтра, не через месяц, так через полгода — все равно конец один.
В редких перестрелках погиб один из моих ребят, еще двое были ранены. Их, как и впавших в младенчество Ко-вылина с Каргиным, пришлось оставить у местных охотников — верных людей. Охотники эти не единожды выводили отряд из жандармских ловушек, снабжали нас копченым мясом, сушеными грибами, солью и табаком, но идти с нами наотрез отказались.
За время наших мытарств к отряду присоединились-таки шестеро деревенских парней, от которых было больше хлопот, чем пользы. Их всему предстояло учить. И первым делом вбить в их тупые головы, что мы — отнюдь не разбойники с большой дороги, которым все дозволено, а борцы за идею, которую и они, глядишь, когда-нибудь да поймут.
А потом мы напоролись на засаду казаков енисейского куреня. Нас встретил ружейный залп, с флангов ударили ручники, а в тылу из густого тумана появились конные автоматчики. Был долгий трехчасовой бой, порой переходивший в рукопашный, и я потерял всех необстрелянных новобранцев и двоих и-чу. Спасли нас только трофейные бомбометы, которые мы поставили на прямую наводку. Снаряды подняли болотное месиво в небеса, порубили в щепки сотни древесных стволов, превратив в ад топкую таежную падь.
Ушли четверо. Казачки, по-прежнему имея десятикратное превосходство в людях, сели беглецам на хвост. Нам не удавалось их сбросить — как ни гнали мы лошадей, как ни запутывали следы, на какие уловки ни шли.
Тогда мы перекрыли узкую лощину, заросшую ельником, понавесив две дюжины гранат-растяжек — все «лимонки», что у нас остались. А лучший из уцелевших, снайпер Уматов, остался прикрывать отход и отстреливался четверть часа, положив едва не целый взвод. Но пластуны по взгорьям зашли Уматову в тыл и закидали его «гнездо» гранатами.
Вот так мы оторвались от погони. Осталось нас трое: я, ловец Петров и кадет Миллер. Меньше чем ничего. Пришло время глянуть правде в глаза. На сей раз мы уцелели, но что дальше? Нет смысла затягивать агонию. И я отпустил ребят домой.
Глава четвертая
Выход из одиночества
Мы стояли на обрыве, прижавшись друг к другу, а под ногами, далеко внизу, бурлила и пенилась, набрасываясь на острые зубья скальных обломков, речка Танжерка. Берег здесь был до того крут, что спуститься к воде можно, лишь ласточкой сиганув с высоты — или о камни расшибет, или о воду расплющит.
С трех сторон река. Когда-нибудь подмоет Танжерка обрыв, и рухнет гигантская глыба, перегородив русло. Нам некуда бежать. Остается лишь, по-прежнему обнявшись, прыгнуть вниз. Один шаг — и готово. Так просто, так легко. И всем нашим мучениям конец.
Мы стояли на обрыве. В извилистом ущелье разъяренные волны набрасывались на гранит, пытаясь его разгрызть, но только облизывали камень и уносились прочь, посрамленные. Извечное противоборство двух стихий — земли и воды. И никому из них не познать окончательной победы. Вот и наша жизнь — вечное коловращение, череда атак и отступлений, чересполосица удач и провалов. Только в конце пути — так скоро и так не скоро — неотвратимое исчезновение из мира.
Мы не думали о смерти. Мы ни о чем не думали в этот затянувшийся миг счастья. Мы были вместе — больше ничего не нужно.
Встретились мы в Верхнем Вычегае, на ярмарке. Я старательно делал вид, будто продаю фаньские бусы из фальшивого жемчуга, полудрагоценных камней и чудесных морских ракушек. Настя приехала из Тутолова — купить сладостей для младшего брата и отрез на платье для матери, но не сумела себя пересилить, заглянула в торговый ряд с украшениями.
Остановилась у моего лотка, щупала розовые и голубые ракушки, нанизанные на суровую нитку. Покупать не покупала, жаль было денег, но и уйти не могла — глаз не оторвать от такой прелести. Одета она была бедно, но чисто и со вкусом. Интересно, сама пошила эту шубку из обрезков бросовых шкур или кто помогал?
Видя девичье мучение, я решил подарить ей ожерелье. Хоть кому-то могу сделать приятное — уж если спасти никого не в силах… Она наотрез отказалась от дорогого, как ей думалось, подарка, но я был настойчив. Я прямо златоустом заделался, я не принимал отказов, я был смертельно обижен, я готов был на колени перед ней пасть прямо в снег и в конце концов победил.
Мне было доверено повесить ожерелье на шею. Насти. И я, дрожа, как мальчик, касался кончиками пальцев ее нежной розовой кожи. Повесил. Сумел. Н-да…
Мы разговорились, и вскоре я знал ее нехитрую историю.
Настя была дочерью ссыльного профессора антропологии Николая Павловича Дудицкого, который по завершении срока остался в здешних местах. Все равно его любимая наука по-прежнему была под запретом. Во время долгой ссылки он женился на местной учительнице Марии Федоровне; у них успела вырасти дочь, а младшему сыну Степе исполнилось десять лет. Мальчик учился в ломовской гимназии за казенный счет — как лучший ученик. Вместе семья Дудицких собиралась только на зимних и летних каникулах, когда бывший профессор ездил в город и забирал сына домой. Работал он на медном руднике бухгалтером.
ebooksa