Ангел Спартака

Он так и остался тайной, загадкой: каким был? Чего хотел? К чему шел? Негоже к таким тайнам руками притрагиваться. Не для того они существуют. Поэтому хоть и сложно переключиться с ключевого образа на что-то иное, хоть и сложно посмотреть на всю эту ситуацию с другой, изнаночной стороны — а попробовать все же стоит.

Нет, вы как хотите, а Спартак все-таки очень похож на бога. Только боги способны так явственно присутствовать в каждой строке, подразумеваться, но не выходить на первый план, не показывать своего истинного облика. Только боги способны сказать так много, произнеся в реальности только несколько слов (помните единственный показанный в книге разговор Папии со Спартаком?). В конце концов, если уж на то пошло, только у богов есть ангелы.

Впрочем, богов здесь и так предостаточно. Все на них закручено, на бессмертных. Много о них написано уже, так что мы их пока, небесных и подземных, оставим в покое до поры. Пусть отдохнут в вечности своей или подумают, какой еще договор с нами-обезьянками заключить. Нашли, великие и ужасные, с кем водиться!

Мы же пока что о людях поговорим. Или об обезьянках. Это уж как посмотреть.

Не обезьяны — люди. Говорят, все люди плохи, говорят — все хороши. И другое говорят: иной от природы и от богов добр и хорош, иной — зол и грязен. Нет! В каждом из нас такое есть, плещется — у кого на донышке, у кого до краев доходит. И не пороки это, не слабости, не грязь поверх кожи — часть нас самих. Все в нас есть, все найдется. Как струны на кифаре, одна так звучит, другая — этак. Такие мы, такими нас боги создали, а уж остальное мы сами с собой творим. Мы творим — и нами творят, потому как умный, кто струны знает, всегда сыграть на нас сумеет. И еще подпоем!

И все-таки — о людях.

* * *

Как это ни странно, для меня самым ярким оказался персонаж, можно сказать, второстепенный. Периферийный. Хотя опять же — как посмотреть. Я, собственно, все о том же дяде Юлии, Гнее Юлии Цезаре Агенобарбе. Даже не в том дело, что самым ярким, — просто он один из немногих, кто на самом деле знает, что происходит. Или, скорее всего, не знает — чувствует, не умея толком высказать. Потому и речь его звучит как странное заклинание. Или как речь помешанного:

— Матроны лицо белят лицо краской мажут кольцами пальцы унизывают грех это грех это грех это серебряная чаша в доме чаша смерти золотая чаша чаша Плутона бани понастроили мыться часто боги не велят малая грязь не страшна большая сама сойдет сойдет сойдет...

Сетует дядя Юлий на нарушение вековых традиций, богами заповеданных, страшится, заговаривается. Только вот что-то есть еще в его сбивчивых и запутанных фразах. Предчувствие. Предвидение. Да и сам он уже — не вполне принадлежит старому Риму со всеми его традициями вместе. Скоро, скоро все переменится. Слышите, бормочет? «Грех это грех это грех это»... Что-то не так здесь! Не было у римлян понятия греха! Они и слова-то такого не знали. Была у них «fides» — вера плюс благочестие, плюс соблюдение договора с богами, плюс еще много чего. Нарушил договор — значит, от «fides» отошел, отступился. Боги, конечно, за такое накажут. Только вот грех — другое это, совсем другое... А дядя продолжает:

— Молодежь чужое любит чужому учится чужим подражает нельзя нельзя не потому что чужое плохо а потому как не велено в том сила римская за то Риму боги власть на миром подарили оттого и помогают избранный мы народ а к избранным счет особый ни в чем оступиться нельзя...

Избранный народ, говорите? Ну да, какой народ боги избрали, тот и избранный. Беда вот только, что каждый народ своим богам поклоняется. А у других богов и другие избранные найдутся. Уже почти нашлись. А двум избранным — равно как и двум избравшим — не бывать в одной ойкумене. Слово такое умное. Греческое. Вроде синекдохи.

В общем, неладно что-то в государстве Римском. Ох неладно.

А тут еще эта девочка Папия, судьбой искалеченная. Учителя себе странного нашла... Кто он? Чему учит? Есть, конечно, предположения, только вот зябко от них. Боязно.

«Мистика-рустика», — говорит в таких случаях Учитель. И смеется.

Знаете, что говорили средневековые богословы? Иисус внешне не отличался от остальных людей. Только он никогда не смеялся. Вот так...

Но здесь, во времена Папии и дядюшки Юлия, Иисус на Землю еще не пришел. Вообще, вы можете себе это представить? Мир без христианства, мир на пороге христианства. Пройдет еще полвека, ну век — и родится сын Божий. А вместе с ним — одна из мировых религий, навсегда изменивших судьбу и облик человечества. И для людей того времени это не мертвые, закостеневшие религиозные догмы или библейские легенды, а самая настоящая реальная жизнь. Повседневность. Мир на пороге... И конечно же, когда в мир через этот порог приходят новые боги, старым места уже не остается. Ни римским, ни греческим, маскирующимся под римских, ни даже древнему и страшному этруску Тухулке. О нем разговор особый — но позже. Мы же сейчас договорились о людях — вот и не будем лишний раз договор нарушать. Ведь и здесь, с новыми и старыми богами, не все так просто...

А люди, как известно, живут не вечно. Вот только умирают по-разному. Кто сам, кому помогают. Когда война — совсем все понятно. На то она и война — одним гибнуть, чтоб другие жили... А если война, а солдаты не гибнут, а умирают (от болезни какой-то странной, что ли) — тогда-то что делать? Да что там солдаты — вожди! Был красавец Эномай — и нет его, прожил, только и осталось, что имя трижды назвать. Выясняется, что и тут без Тухулки не обошлось. Ладно, придется все-таки о нем, раз уж с людьми как-то не заладилось...

* * *

Мифологический словарь: «Тухулка — в этрусской мифологии демон подземного царства. С крыльями, взъерошенными волосами и змеями на голове, острыми ушами, крючковатым носом». Такой вот красавец писаный. (Интересно, зачем ему крылья — в подземном-то царстве? Печальный демон, дух изгнанья, летал под грешною землей... Да уж...)

И гладиаторы, им усыновленные, — эдакие покойники в отпуске. Захотел демон (или бог? Кто их разберет, бессмертных) подарить приемному сыну лишний кусочек жизни или ее подобия — подарил. Захотел призвать в урочный день — призвал, и глазом не моргнул, и острым ухом не повел, и крючковатым носом не поморщился...

Итак, что же у нас получается?