Присутствовавшие ему были знакомы: авторитетный кучер-анархист Митька Сивый со своим брусом шпановым Васькой, бывший марошник с погонялом Антихрист, как-то раз поделившийся с Богом, а между ними сидел, уже изрядно нарезавшись шила, вор-фортач Паша Черный. Здесь же находились кое-кто из шелупони — марушник Бритый, вурдалак Соленый Хвост да старый огрош Шнуровой, которых бы вообще в порядочное общество пускать не следовало. Посмотрев на них презрительно, Семен Ильич все же через губу пожелал:
— С мухой.
На столе плясали танго японское, то есть играли в секу, и, поскольку самому штабс-капитану катать в такой компании было западло, с минуту он просто наблюдал за судьбой, сразу же срисовал, что шмаровоз-крыса играет с насыпной галантиной. Едва удержавшись, чтобы не засветить ему рукояткой нагана прямо между ушей, Хованский внезапно почувствовал за своей спиной густую композицию из ароматов духов «Колла», разгоряченного женского тела и не так давно выпитого коньяка с шампанским.
— Граф, ну не будь же как памятник дюку, на морде бифсы фалуй. — Нарисовавшаяся из-за занавески длинноногая жиронда Катька Трясогузка была прикинута во французское платьишко от «Мадлен и Мадлен» — спина открыта до середины ягодиц, всюду черный прозрачный шелк, а пышная юбчонка оставляла открытыми до колен хорошенькие ножки в белых шелковых чулках.
Не далее как вчера Семен Ильич пошел на дзюм с тяжеловесным уркаганом Кондратом Спицей и подписался сработать с ним на пару захарчеванного фраера, который в натуре являлся филером позорным.
— Не раскатывай губу, ласточка, в другой раз. — Штабс-капитан потрепал марьяжницу как раз по тому месту, где заканчивалось на рябухах декольте, посмотрел с важностью на отметенную сегодня на Привозе у пархатого луковицу и скоро услышал, как в дверь «ляды» постучали.
Это наконец-таки заявился Кондрат Спица — огромного роста, в бобровой, сразу видно, взятой на гоп-стопе, шапке пирожком. Многие в малине, увидев его, опустили глаза — очковались.
Между тем на улицах Одессы уже загорелись огни — мартовский день подошел к концу, из распахнутых настежь дверей заведений раздавалась громкая музыка, а кое-где из темноты переулков доносилось не менее громкое: «Помогите, грабят». Мягко прошелестев резинками пролетки по мостовой, извозчик живо домчал Семена Ильича с подельником до кабака с названием впечатляющим: «Ройял палас».
Как и везде, здесь много пили и шумно жрали, вытирая слюни, разбавленные слезами, грозились повесить проклятых комиссаров на каждом телеграфном столбе, а на сцене с десяток безголосых мамзелей демонстрировали под музыку цвет своих французских панталон:
— Вон он, задрыга. — Кондрат Спица указал урабленным подбородком на столик в глубине зала. — Я лабаю на подкачку. — И, заложив руки в карманы генеральского мантеля без погон, враскачку направился к плотному усатому господину, в одиночку убиравшему жареную утку с яблоками.
— Ах вот ты где, паскуда! — Уркаган пошатнулся, как сильно пьяный человек и заплетающимся языком поинтересовался: — Когда, сука, на дочке моей обрюхаченной жениться? Ты, козел душной, скотина безрогая, хам неумытый.
— Вы ошиблись, любезный, мы незнакомы. — Голос любителя жареной утки был негромок, но тверд, и рука его незаметно потянулась под стол, скорее всего, к револьверу.
— Ты что к человеку пристал, наглая твоя харя? — Быстро приблизившись, Хованский принялся Кондрата Спицу отталкивать в сторону. Обернувшись к плотному усачу, широко улыбнулся: — Извините, господин хороший, пьян он, не соображает ничего, — а заметив, что тот руку из-под стола убрал, тут же всадил ему в горло по рукоять приблуду остро заточенный финский нож.
— Зеке! — Сбивая встречных с ног, Кондрат Спица уже мчался к выходу. Не мешкая штабс-капитан кинулся за ним следом. Очутившись в темноте улицы, негодяи стремительно побежали в разные стороны — ищи ветра в поле. Да и кто искать-то будет?
Глава третья
Урим и Туммим (древнееврейское «свет» и «совершенство») — предметы на наперснике первосвященника, через которые давалось откровение воли Божьей, способ его неизвестен.
— Ну, как он? — Подполковница Астахова решительно изъяла из своей креманки ошметки экзотических фруктов, щедро плесканула в нее кофе из чашки и, тщательно размешав, принялась черпать ложечкой. — Чем дышит-то?
— Вчера у нас опять был моцион к сфинксу. — Катя внимательно наблюдала, как кроваво-красный сироп медленно расползается по подтаявшему шоколадному пломбиру. Внезапно ей сделалось тошно. — А третьего дня были мы у доктора, никаких, говорит, выраженных патологий нет, а отчего люди бродят ночами, толком не знает никто. Мол, психика человеческая — терра инкогнита, и со времен папы Фрейда мало чего узнали нового. Рекомендовал попробовать гипноз.
Они сидели в небольшой, уютной кафешке с названием располагающим — «На жердочке». Неудовлетворенно посмотрев на свою опустевшую креманку, Таисия Фридриховна помахала официантке рукой:
— Алло, девушка, два по сто коньяку, орехов да бананов сушеных пачку, — и, дождавшись заказанного, посмотрела на подругу испытующе: — Слушай-ка, мать, а может, выслать тебе этого Берсеньева-Савельева к чертовой бабушке, чего жизнь-то молодую изводить? Много было таких, сколько будет еще впереди — какие твои годы.
ebooksa