— Повинность, сударь?
— Вне всякого сомнения, сударыня; именно там я наверняка могу встретить плутов, с которыми вынужден иметь дело. Вы, разумеется, не знаете, что наши торговцы заключают с подданными Небесной империи очень важные сделки. Так вот, именно преданность делу, заботы об интересах моих клиентов заставляют меня ночи напролет проводить за столом в компании этих мошенников с раскосыми глазами, пить с ними цион и арак, пока они не свалятся под стол: только тогда, когда в утробе у них плещется рисовая или тростниковая водка, можно раскрыть козни этих пройдох; но все это, сударыня, лишь тяжкие подневольные обязанности моего ремесла; они кажутся мне горькими, клянусь вам, среди полной радостей жизни, какую создает мне любимая работа.
И г-н Маес, обеими руками схватив перо, воздел его к небесам.
— Вы начинаете убеждать меня, сударь, — с едва приметной улыбкой сказала Эстер.
— Стараюсь, сударыня, стараюсь, — проникновенно ответил нотариус.
— Но как же, — продолжала молодая женщина, — можно добиться подобного результата от бедного больного, господин Маес?
— Э, существует тысяча способов, сударыня.
— Назовите мне один из них.
— Покажите ему результат труда! Золото.
— Золото?
— Да; он не часто видел его в своей жизни, бедный господин ван ден Беек; так вот, дайте ему потрогать золото, скажите ему: «Эусеб, это действительно наше, но у нас хотят его отнять, наша собственность под угрозой». С первых же слов, если он принадлежит к роду человеческому, взгляд его загорится, мозг просветлеет, и с этой минуты к нему вернется рассудок и сила.
— Но если я скажу ему, что наше богатство под угрозой, мне придется объяснить, какая статья завещания тому виной.
— Рано или поздно он должен будет это узнать.
— О нет, сударь, никогда!
— В таком случае изобретите что-либо другое, что разбудит его, если не хотите, чтобы он от своего оцепенения перешел к смерти.
Несчастная Эстер была так удручена, находилась в такой нерешительности, а главное — до того устала от своих колебаний, что вернулась домой с твердым намерением исполнить предписание нотариуса Маеса и попытаться пробудить этот ослабевший рассудок, расшевелить этот отяжелевший дух.
Однажды, когда Эусеб большую часть дня провел с ней (она сидела на его постели, держа руки больного в своих, а голову — у себя на груди), Эстер показалось, будто выражение его лица спокойнее обычного, а во взгляде — больше осмысленности, и она решилась заговорить.
— Друг мой, — обратилась она к Эусебу. — Знаешь ли ты, что мы богаты?
Эусеб с полным безразличием отнесся к ее словам и принялся играть ее прекрасными шелковистыми локонами.
— Нам больше незачем бояться нищеты, заставившей нас так страдать, — продолжала Эстер. — Смотри, — прибавила она, бросив на одеяло горсть золота, — у нас в тысячи раз больше денег, чем сейчас перед твоими глазами.